- И я так подумал.

Мы перешли на бренди. Вместе с бренди, к нам подкатила и мысль проведать англичанку, полюбоваться ее стройными ножками и допить бутылку. Путь предстоял длинный и очень изгибистый, через промышленные районы, кольцом опоясавшие город. На одной из узких улочек расположилось небольшое кафе «Мулен де ла ГаллеДД», через «Д», будто кто-то, намерено допустил ошибку. В таком месте не ожидаешь увидеть заведение с названием известнейшего парижского ресторана, часто гостившего на полотнах Ренуара и других импрессионистов¹².

За алюминиевыми трехногими столиками в гробовом молчании сидят таксисты, потягивая кофе через трубочки из пластиковых стаканчиков. Стулья железные, покрашенные, по неведомой причине, в, отвратительный, светло- зеленый, с деревянными рейками под самые нежные места. Словно в трамваях начала 20-го века. На спинку нанесен черно-белый принт в виде грубо нарисованной ветряной мельницы. Мы остановились в пяти метрах напротив сидящих, и мигом 60 и 4 глаза столкнулись в ковбойской схватке. За нашими спинами раздался сигнал, стремящегося сквозь темноту, поезда, и в эту секунду я начал отсчет до неминуемого «выстрела». Друг принялся дыбильновато похихикивать в ответ на суровые взгляды, и весь мир задержал дыхание, в преддверии развязки. Не помню, сколько точно времени мы так простояли, но в итоге я отдал бутылку другу и с непроизвольным, хитрожопым видом преодолел расстояние до последнего свободного столика, взял два стула и, с лицом исполненным ангельской невинности, произнес: «Ну, мы пойдем!». И мы последовали за шумом удаляющегося поезда. Позади остались изумленные лица, мигающий фонарь, и кафе «Муллен де ла ГалеДД», через «Д».

Редкие машины освещали дорогу, длинною в жизнь и Александрийскую библиотеку, и в марафон по Лестнице Пенроуза¹³… Непрекращающееся повторение перекрестков стало отражением бытия клерка с Уолл Стрит, подъёмом Сизифа, — началом и концом нищеты. Учителя не должны получать много, излишки сделают их праздными и глупыми, в конец изведя просветителей, властителей отроческих дум. Учителя — стражи идеологии, национальной идеи, укоренения благостного мышления. И потому их удел, — удел всех солдат — лишения. И на пути к дому англичанки я утвердился в мысли, что учителя английского языка, в этой армии, во истину достойны статуса «Железной маски»¹⁴! В этой жопе человечества, за чертой галактики, мир мог бы прятать токсические отходы или же истинного убийцу Кеннеди¹⁵, но только не англичанку, с такими (!) стройными ножками. Это сущее преступление против всего красивого, вдохновляющего и святого на Земле, господа!

На финише нам скандировали вой собаки и скрежещущий шум машинного завода, устало выпускавшего черные клубы дыма. Мы водрузили стулья на трибуну, старательно переделанную под ржавый гараж, по направлению к весьма скромных размеров зданию. Свет горел всего в одном окне слева и фасад походил на дремлющего старика, одним глазом посматривающего за внуками на детской площадке. К слову, дворовые дети обустроили себе песочницу, в промежутке между гаражами, в форме извилистого лабиринта, заполненного бутылками и куклами.

- Успели! — радостно восклицает Друг.

- У нас есть опыт. Как раньше…

- С возвращением домой… — он тяжело вздохнул.

- Что это значит? — я спрашиваю.

- В день, когда меня отчислили из школы, я запер за собой дверь в класс, где в лучах заката, прислонившись щекой к окну, сидела она, погруженная в одиночество… будто голубка, с подбитым крылом…

- Ты про птиц, которые гадят больше чем весят? — я спрашиваю.