сколько можно?! Животные! Так громко, так громко! Они назло это делают, я вам точно говорю! Она могла-бы и постыдиться, он ведь совсем ребенок! Как не стыдно, как не стыдно…».

- Сходите, посмотрите, — вам будет интересно, — говорит Отец, — потом поговорим, — скрывается в куче бутылок.

Мы покидаем Графа и его работу, Ноев ковчег продолжает расти. В Фире мы слышим истошные вопли откуда-то сверху, парадный зал пуст и звонкими аккордами отвечает на крик; некая девушка подходит к нам.

- Где твой Друг? — говорит она очень тихим, шипящим голоском, будто задыхается.

- А ты кто?

- Мы познакомились у «Эсквайр», у вас была сотня от отца.

- А у тебя двадцатка, помню… И чего надо?

- Я ищу Друга, — хрипит, каждая буква дается ей с большим усилием.

Прерывистый крик не перестает звенеть в ушах.

- Что уж и говорить, дом большой, — Клем шутит, я смеюсь, девушка молчит.

- Даже и не знаю, где он может быть, — я говорю.

- Что это шумит? — она спрашивает, Клем смеется, я смеюсь.

- Сейчас узнаем, — говорю, сквозь смех.

Больше я от нее не услышал и слова. Ни словечка. Ни в тот день, ни в какой другой. Хотел бы и я говорить так мало, хотя бы с самим собой…

Мы втроем бредем по Фире, по направлению к источнику шума. Комнат много и все пусты, за исключением некоторых — они свободны: от воспоминаний и мебели, от истории и света, от детского смеха и душевного уюта. Все это, я сохранил у себя внутри: вот в этой мы с братом искали подарки, под сотней серебристых сосен, хитро расставленных Отцом по всей площади комнаты; а в этой смотрели, как он вырезает из дерева голову сказочной птицы; а в этой гуляли меж сотен висячих в воздухе свечей (условно левитирующих), уклоняясь от капель горячего воска, наполняя волшебством да радостью свои игры и выдуманный мир. Все было сделано руками того, кто сейчас строит пластиковый корабль и когда-то собирал, будто Крукс³, 4000 серебристых, звенящих колокольчика, чтобы взмыть в воздух на своей чудо-машине. Их всего 3954 и они заперты в сарае. Теперь же все, кроме колокольчиков, заботливо вынесено гостями Фиры за пределы семьи и, даже, часть картин незаметно проданы. А сырые и холодные стены особняка резонируют звонкими «охами», «ахами» и «давай еще».

Мы проходим в глубь коридора, на втором этаже, к двери, разрисованной всевозможными геометрическими фигурами разных цветов, от пурпурного, до тускло-гранатового. Это комната матери.

Внутри на нас обращают внимание не сразу: мы прерываем акт соития робким «Угу». У девушки перепуганный, сопливый вид. Клем с нервозным смехом выбегает из комнаты, а я представляю молчаливую Другу