исполнительности которых ты можешь быть уверен абсолютно. А здесь одного вина мало. А вот человек, про которого имеется такая папка, будет предан до конца, предан не идеалами, которые с годами могут поутихнуть и вообще измениться, а предан одним сознанием того, что эта папка лежит у нас на полке. Спасибо, капитан, это действительно ценный подарок! Кстати, а чем еще вы можете быть полезны нашему Делу?

Шмидт задумчиво осмотрелся вокруг и, поразмыслив с полминуты, спросил:

– А что бы вы сказали, адмирал, если бы мои бойцы без лишнего кровопролития арестовали преступную администрацию Крон-Регента?

Мустоффель заинтересованно посмотрел в глаза Шмидту и ответил:

– Тогда, я уверен, я стал бы обращаться к вам «герр зихерхайтсоберст»!

Шмидт удовлетворенно кивнул головой и скомандовал:

– Полусотня, по коням!

Рэм провожал взглядом отряд капитана, когда один из людей на площади пробился к нему и деликатно тронул его за руку. Это был мужчина зрелого возраста, с сединой на висках и задумчивым выражением лица, одетый в поношенный, но чистый и аккуратный сюртук и стоптанные сапоги из телячьей кожи.

– Простите, что беспокою вас, – начал он, – но как мне кажется, вы здесь главный, не так ли?

– В известном смысле слова это так, – с улыбкой ответил Мустоффель, – а что вам угодно?

– Видите ли, – торопливо заговорил незнакомец, – я главный лекарь айзенвальдской лечебницы, меня зовут Браун. Я обращаюсь к вам, потому что мне, в сущности, не к кому больше обратиться. У меня в лечебнице закончились лекарства, перевязочные материалы, инструменты – в сущности – все закончилось! Я обращался во все инстанции, но меня нигде толком даже и не выслушали – а ведь у меня в лечебнице больше сотни больных, среди них дети…

Рэм понимающе кивнул Брауну и ответил:

– Вы правы, лекарь, это еще одно из преступлений администрации Крон-Регента, и они, будьте спокойны, ответят за него сполна!

– Спасибо, – улыбнулся Браун, – спасибо за добрые новости, но я был бы спокойнее, если бы у моих пациентов был хотя бы минимальный набор лекарств…

– Да, – ответил ему адмирал, – в обновленной Империи мы будем внимательнее следить за нуждами людей!

Браун хотел уточнить, когда же наступит это светлое время, но толпа уже оттеснила его от своего лидера и понесла по площади вместе с бурным людским потоком.

Через пять минут отряд Шмидта был уже у ворот дворца. Охранявшие их гвардейцы одного из элитных столичных полков, одетые в парадные мундиры, чувствовали себя весьма неуютно. Их много лет готовили для столичной караульной службы; за это время они изучили все придворные тонкости: как следует салютовать Крон-Регенту, когда он движется через ворота пешком, и как – когда едет верхом; как приветствовать карету Крон-Регента и как встречать глав департаментов и заморских гостей, как осуществляется ритуал смены караула и как караулы разных полков должны передавать друг другу дежурство, и многое-многое другое. Единственное, чему их забыли обучить, так это тому, как следует вести себя, когда вас у ворот всего четверо, а перед вами на площади находится многотысячная толпа, настроенная весьма враждебно и практически не скрывающая того, что вооружена. В такой ситуации людям свойственно подчиняться лидеру, который демонстрирует своим видом понимание момента, а своей решимостью внушает уверенность в наличии у него единственного правильного на данный момент выхода из положения. Именно на это и рассчитывал Шмидт, спешившись и подходя к охранникам дворца.

– Зихерхайтскапитан Шмидт, командир специальной кавалерийской полусотни Департамента Государственной Стражи, прислан по особому и тайному распоряжению господина зихерхайтспрезидента!

Его звание было и так видно по нашивкам на его куртке, полусотня спешивалась за ним, а проверить наличие «приказа» у гвардейцев не было ни малейшей возможности, так что вралось Шмидту легко и весело.

– Немедленно вызовите ко мне начальника караула, – распорядился он в полном соответствии с караульным уставом.

Один из гвардейцев мгновенно бросился во внутренний двор и привел молодого щеголеватого гвардейского пехотного лейтенанта. Шмидт отвел лейтенанта чуть в сторону и, понизив голос, с доверительными интонациями заговорил:

– Лейтенант, вы видите, что творится на площади?

Лейтенант наблюдал это уже более часа, и то, что он видел, ему очень не нравилось.

– Лейтенант, вы, как я вижу, умный и опытный человек, – Шмидт искусно сдержал улыбку, – и понимаете – от нас сейчас зависит судьба Империи! Это заговор, через полчаса планируется штурм дворца!

Лейтенант заметно побледнел.

– Нам стало известно о заговоре в последний момент, – продолжил зихерхайтскапитан, – и сейчас уже посланы фельдкурьеры во все верные администрации полки. Они развернутся и подойдут через час- полтора, но эти час-полтора нам с вами предстоит удерживать дворец. Какое помещение на территории дворца, на ваш взгляд, наиболее пригодно для организации круговой обороны?

Шмидт прекрасно знал ответ на этот вопрос и молил Бога, чтобы и лейтенант сообразил это. Лейтенант на минуту задумался, а затем просиял:

– Так вот же, здание кордегардии! – Это было одноэтажное, отдельно стоящее здание с толстыми стенами и решетками на окнах, здание двухсотлетней давности, добротное, как и все, что строилось в старину.

– Блестяще, лейтенант, вы прекрасный тактик, я бы не сообразил! – с максимальной искренностью, на которую был способен, воскликнул Шмидт.

Лейтенант самодовольно усмехнулся.

– Сделаем так – мои люди займут место у ворот и парадного входа во дворец, а вы соберите своих бойцов в кордегардии и готовьтесь встретить мятежников огнем из окон, если они прорвутся.

Шмидт видел, что этот план очень понравился лейтенанту, вероятнее всего тем, что не ему и не его людям предстояло стоять по ту сторону ворот.

– Действуйте, лейтенант, и немедленно, а я поднимусь и доложу обо всем господину зихерхайтспрезиденту.

Лейтенант бросился реализовывать их прекрасный тактический план, а Шмидт поднялся по ступеням главного подъезда дворца Крон-Регента, сопровождаемый десятком своих бойцов. Перед самым входом, у дверей дворца он оглянулся и увидел, как Шульце аккуратно и тихо закрыл массивные дубовые двери кордегардии за последним вбежавшим туда гвардейцем и повесил на них большой амбарный замок.

Поднявшись на второй этаж дворца, Шмидт оказался рядом с высокими дверями, за которыми находился зал совещаний Высшего Совета Крон-Регента. Он решительно толкнул двери плечом и вошел в него. Посреди огромного зала, ярко освещенного тысячами горящих свечей, был установлен длинный, красного дерева, исключительно тонкой резьбы стол, покрытый пунцовым бархатом. За столом сидели главы департаментов, многих из которых он не знал вовсе; впрочем, во главе стола возвышался сам Крон-Регент, худощавый мужчина небольшого роста, что компенсировалось его креслом, установленным выше других почти на целый фут. Рядом с ним сидел хорошо знакомый Шмидту господин зихерхайтспрезидент. В момент, когда зихерхайтскапитан открыл дверь, чиновники о чем-то разговаривали, но с его появлением в зале воцарилась полная тишина. Разглядев Шмидта и увидев, что на нем форма Департамента Государственной Стражи, все повернули свои головы и вопросительно посмотрели на зихерхайтспрезидента, ожидая, что он объяснит им, что же все-таки происходит. Почувствовав это всеобщее ожидание, господин зихерхайтспрезидент презрительно посмотрел на Шмидта и надменно спросил:

– Что все это означает, капитан? – В его вопросе, взгляде, в нем самом не было ничего, кроме смеси презрения, гнева и брезгливости.

Шмидт вспомнил, как в годы юности, когда он еще учился в Академии Государственной Стражи, его друг Мишель Блитштейн, тогда – студент Рутенбургского университета, рассказывал ему про одну забавную теорию, выдвинутую неким профессором. Суть этой теории сводилась к тому, что звезды, которые мы видим