его спутнице этого не скажешь.

Эдме отличалась невысоким ростом и даже среди глодателей казалась самой неряшливой и отталкивающей. Отчасти это объяснялось тем, что она принадлежала к клану МакХитов, славящихся своей грубостью. Переносить все тяготы и невзгоды нелегкой жизни глодателя ей помогали врожденный оптимизм, надежда на будущее и неунывающий нрав. Даже сейчас она пыталась приободриться – отчего Фаолан еще сильнее ее жалел.

– Погляди на небо! Видишь, как Великий Волк указывает на Пещеру Душ? Как там ее называла Гром-Сердце?

В этом вся Эдме – любознательная, умеющая отвлечься от собственных переживаний.

– Медведи называют свою Пещеру Душ Урсуланой.

– Какое забавное слово – Урсулана!

Эдме повторила его, словно смакуя каждый слог.

– Иногда я думаю, что на небе нет никаких границ и оно одно на всех, – сказал Фаолан.

– Это чудесно! – воскликнула Эдме и негромко запела песню про единое небо и про населяющих его созданий, сочиняя ее прямо на ходу.

На востоке вставали все новые и новые созвездия, рассеивая ночную тьму тысячами огоньков. Фаолан внимательно слушал свою спутницу. Он надеялся, что ее пение – правда, что небо действительно одно для всех и что когда-нибудь он обязательно встретится с Гром-Сердцем, вырастившей и воспитавшей его медведицей– гризли, которая любила его, как собственного детеныша.

На ночь они остановились у небольшого болотца, на берегах которого росли крохотные ярко-желтые цветы. В качестве ночлега был выбран небольшой пятачок сухой земли под каменным выступом. У вершины скалы в вечернем ветерке колыхалась паутина, и Фаолан залюбовался ее хрупкой красотой.

– Знаешь, а я слышал, что паутина гораздо прочнее, чем кажется.

– Правда? – тут же загорелись глаза Эдме. – Где ты об этом слышал?

– Сарк-из-Топи так говорила. С помощью паутины она останавливает кровь и перевязывает раны.

– Ты ведь знаком с Сарк, да? – в голосе Эдме слышалось еле заметное волнение.

Фаолан ничуть не удивился: многие члены стай опасались волчицы-отшельницы, считали ее колдуньей.

– Да. Она понимает меня, как никто другой.

– Как ты думаешь, твоя мать приходила к ней после того, как… ну, ты знаешь…

Эдме не закончила, но Фаолан прекрасно понял, о чем она хотела спросить.

После того как матерей малькадов изгоняли из клана, многие из них приходили к Сарк, и отшельница давала им зелья забвения. Так волчицы быстрее чувствовали в себе силы жить дальше, вступить в новый клан, найти нового супруга и родить здоровых волчат.

– Я не знаю своей матери, но за зельями она не приходила. Сарк сама мне об этом рассказывала. А твоя приходила, как думаешь?

Эдме ответила не сразу.

– Понятия не имею. Я вообще ничего об этом не думаю, как и о тумфро.

Фаолан заметил, что она не стала произносить слово «мое» – «мое тумфро». Северная вершина значила для Эдме не больше, чем самая далекая звезда.

Вскоре после начала слаан-лифа волки обнаружили след лосей, вместе с молодняком мигрирующих на север. Карибу сбрасывали рога морозными зимними месяцами, а лоси – весной; потому-то этот месяц и назывался Луной Сбрасываемых рогов или Луной Новых рогов.

Со старыми рогами, богатыми питательными веществами, быстро разделывались мыши, однако Фаолану и Эдме удалось найти пару нетронутых, и волки принялись выгладывать на них рисунки, рассказывающие о слаан-лифе.

Потребность выгладывать рисунки на костях была заложена в глодателях самой природой. Ни Фаолану, ни Эдме не требовалось демонстрировать эти рога другим членам Стражи – им просто хотелось запечатлеть свое путешествие. И неважно даже, увидит ли их рисунки кто-то еще: выгладываемые кости – это знаки, которыми они оба отмечали важный этап в своей жизни – переход на службу в Стражу Кольца Священных вулканов.

Волки старательно изображали проплывавшие над головой созвездия, вязкий аромат жёлтых цветов, чарующую красоту паутины, тронутой ночной росой, и тихую, нежную песнь травы, колыхаемой почти по-летнему теплым ветром.