зубы, она яростно забилась в сильной хватке распорядителя. Незнакомая, отчаянная, необузданная ярость нахлынула на нее, когда хлыст добрался до ее лобка, то похлестывая по нему, то поглаживая. Дикий гомон толпы вконец оглушил Красавицу, и она уже не знала, то ли уже сама страждет этой муки, то ли рьяно пытается ее прекратить. В ушах у нее раздавались лишь ее собственные стоны и резкие вздохи…

И тут принцесса поняла, что, сама того не ведая, устроила своим зрителям как раз то представление, которое они больше всего любили и, собственно, ради которого они тут и собрались. Зрелище с Тристаном явно не доставило им столько удовольствия. Утешило ее это или нет, трудно было сказать. Тристан ушел, и Красавица чувствовала себя покинутой.

Хлыст между тем не унимался, охаживая ее, заставляя неистово выгибаться дугой и вращать бедрами, а затем снова приглаживая ей влажный пушок на лобке, наводняя свою жертву волнами наслаждения и боли.

В порыве ярости она с силой качнулась, едва не вырвавшись из цепкой руки распорядителя, и от удивления он громко хохотнул. Мужчина попытался ее угомонить, и толпа возмущенно завопила. Его сильная рука еще крепче ухватила девушку за запястья и подняла выше, и краем глаза Красавица увидела, как двое неказисто одетых прислужников торопятся к торговому помосту.

Они споро привязали ее запястья к свисавшему с виселицы, кожаному шнуру, и теперь девушка свободно болталась на нем, громко всхлипывая и пытаясь спрятать лицо за вытянутые вверх плечи, укрывая его от неистовой порки распорядителя.

— Все же мы не можем весь день развлекаться этой миленькой принцессой! — крикнул распорядитель, хотя толпа вокруг и подбадривала его возгласами: «Давай отшлепай ее!», «Накажи-ка ее хорошенько!»

— Этой маленькой красотке требуются твердая рука и суровые наказания! С какой же цены начнем? — Он снова принялся вертеть подвешенную принцессу, охаживая ее хлыстом по голым икрам, и выпихнул вперед ей голову, чтобы девушка не прятала лицо.

— Прелестная грудь, ласковые ручки, восхитительная задница, а еще — чудесная лакомая щелочка, достойная услаждать самих богов!

Ставки на его товар уже росли с сумасшедшей скоростью, так что распорядитель не успевал, как полагается, повторять названные суммы. Размытым от беспрестанного кружения взором Красавица видела сотни глядящих на нее снизу простолюдинов, множество молодых людей, столпившихся у самого торгового помоста, пару девушек, перешептывающихся и показывающих на нее пальцем. Чуть поодаль взгляд ее выхватил престарелую, опирающуюся на трость женщину, которая тянулась вверх сморщенным пальцем, желая назвать свою цену.

На девушку вновь накатило чувство брошенности и отчаяния, и она с вызовом забрыкалась и застонала сквозь сомкнутые губы.

Но почему бы ей не закричать погромче? Не добавляет ли унижения это признание собственной безгласности? И не побагровело бы от стыда ее лицо, если б вдруг ее заставили показать, что она не тупой безмозглый раб, а думающее и чувствующее существо? Ответом были лишь ее беспомощные всхлипы.

Между тем под выкрики толпы и неуклонный рост на нее ставок принцессе развели пошире ноги, и распорядитель, раздвинув ей ягодицы, потыкал своим кожаным жезлом в анус. Резко вскрикнув, Красавица стиснула зубы и закрутилась на привязи, даже норовя дотянуться ногой до торговца и хорошенько его лягнуть.

Он же тем временем озвучивал последние, самые высокие ставки, рассчитывая растрясти толпу на как можно большую сумму.

— Продано! — наконец уже знакомо прогудел распорядитель. — Принцесса продана госпоже Дженнифер Локли, хозяйке трактира «Лев», за наивысшую предложенную сумму в двадцать семь золотых монет! Эта прелестная малышка со столь пылким нравом за хлебушек с маслом и все прочее непременно должна получать хорошую порку, — не преминул он добавить.

Когда Красавицу отвязали от виселицы и спихнули по ступеням, толпа захлопала в ладоши. Руки девушке тут же крепко завели за спину, отчего грудь у нее выпятилась вперед. Во рту она, ничуть не удивившись, ощутила кожаный ремень, крепко затянутый за головой. К нему же вскоре притянули, прочно привязав, и запястья, что тоже было вполне ожидаемо после ее буйствования на помосте.

«Ну и пусть!» — в отчаянии подумала принцесса.