Трубецкой, и озлобится, а он нужен и не просто преданным, но и инициативным.

— Во–первых, Никита Юрьевич, ингерманландцев я хочу возвести в ранг гвардии, кем они по сути и являлись, разве только светлейшего князя. Во–вторых, они уже доказали свою преданность, когда приняли приказ мальчишки о разжаловании и ссылке их полковника. Взбунтуйся они в тот момент, и все пошло бы по иному. Я прекрасно помню, как все весело на волоске, как дрожали все господа из тайного совета, да и я то же, ожидая прибытия ингерманландцев, под водительством Меньшикова. Но этого не случилось. Так неужели они не останутся верными присяге теперь? Не верю.

— Но такое недоверие гвардии…

— Гвардия силой своего присутствия и штыками, посадила на трон прачку чухонскую. Сегодня гвардейцы обласканы Долгоруковыми и прибывают во мнении, что им по силам вершить кому восседать на троне Российском. Позабыли, что долг их в служении верном и беззаветном. Если укорот не дать, то они еще ни один переворот могут устроить. Ничего, вскорости почищу ее ряды, дабы искоренить ту болезнь.

После обстоятельной беседы с Трубецким, предстояла не очень приятная с Иваном, которого определили в соседней палате. Поначалу Петра охватило дикое желание положить его рядом с собой, и даже помогать ухаживать за ним. А то как же, ведь друг и соратник, сколь времени они провели друг подле друга, живя бивачной жизнью во время охотничьих забав, делясь последним. И потом, несмотря на свою бестолковость, кое–чему Долгоруков все же обучил своего воспитанника.

Но желание это было мимолетным. Вот так, прострелило, едва только шпага Трубецкого вошла в тело друга, и практически сразу пропало. Петр даже сумел подивиться собственному поведению, потому как поспешное решение было им принято с каким?то юношеским задором и восторгом, с готовностью жертвовать ради друга. А вот более позднее, как?то уж больно несвойственно ему. Он так никогда не думал. И вообще, наверное все же что?то стряслось, после того как он заглянул за край. Сам чувствует, иным он стал. Каким?то расчетливым, холодным. А еще, словно посмеивается над происходящим, глядя со стороны. Прямо как в кино.

Ну вот. Опять какое?то словечко непонятное. Оно вроде как ему все ясно, но и объяснить значения не может. И таких слов в последнее время столько в голове вертится. Нет, не так. Не вертятся они, а сами собой выскакивают в тот или иной момент, который подходит по ситуации. Нормально объяснил? А и самому ничего не понятно.

Иван лежал на широкой кровати, застеленной белыми простынями. Уже перевязанный. Как видно, кровь едва только остановилась, на бинтах имелось красное пятно, но повязку не меняли. Ну и правильно, чего сейчас рану бередить. Опять кровь польется. Пройдет время, сменят на чистую.

— А у тебя кровать поболе моей будет, — излишне жизнерадостно произнес Петр, обращаясь к демонстративно отвернувшемуся Долгорукову. — Иван, мне конечно обойти с другой стороны не сложно. Ты отвернешься. Я опять обойду. И что, так и будем как дети малые в гляделки и прятки играть, раскудрить твою в качель. Ладно я, мне такие забавы вроде как по возрасту не зазорны. А как с тобой быть?

Долгоруков тяжко и явно с показной обидой вздохнул и обернулся к Петру. Правда, вышло у него это излишне резво. Рана тут же дала о себе знать, вырвав короткий стон, сквозь зубы подкрепленный крепким словцом.

— Ну вот. Так гораздо лучше. Что медикус говорит?

— Жить буду, Петр Алексеевич.

— Это хорошо. Мне твоя жизнь до зарезу нужна. А то останусь как перст один, одинешенек.

— А ты вон, Трубецкого позови или Бутурлина из опалы вызови, они тебе компанию составят и верными до гробовой доски будут.

— Эвон. Обиделся значит?

— Я не баба, чтобы обижаться.

— Оно и видно, — присаживаясь на стул рядом с кроватью, теперь уж буркнул Петр. — Ну откуда мне было знать, что он так ловок окажется. Заладил, мол дело чести, чаша терпения переполнена. А я ведь помню, как ты его во фрунт строил. Ну думаю, сейчас Иван ему покажет. Показал. Я вот все глядел и мнилось мне, что он с тобой как кошка с мышкой забавлялся.

— Угу. Кабы на кулачках, так я ему показал где раки зимуют. А на шпаге… Силен гад. Ну ничего–о. Я еще встану.

— Пустое Иван. Я его из кавалергардов и преображенцев погнал. Отправил в Санкт–Петербург, пусть ингерманландцами командует.

— В столицу получается сослал?

— Акстись Иван. Где та столица?то? А в Москве. Вот порой смотрю я на тебя и думаю, кто из нас старше.

— Ну да. Это я что?то того. Ничего, все одно я с ним еще посчитаюсь.

— Вот значит как?