— Гувернана, — проворчал он, выковыривая крошку табака из зубов.

— Добрый вечер, Хеклинг, — промолвила я. — Я прошу прощения за столь поздний визит, однако мне потребно отправить письмо.

Я протянула ему конверт, и он сощурился, разбирая имя адресата в лунном свете.

— Мистер Рейзен, — пробубнил он. — Ладненько, а то. С утра пораньше в первую голову отвезу.

Он шагнул было в дом, но я удержала его за локоть. Столь дружественный жест насторожил его. Он обернулся, и на миг мне почудилось, будто он сейчас меня ударит. Я в страхе попятилась.

— Простите, мистер Хеклинг, — сказала я. — Но это послание чрезвычайной важности. Мистер Рейзен должен прочесть его сегодня же.

Хеклинг уставился на меня, словно ушам своим не поверил.

— Час-то поздний, гувернана, — сказал он. — Мне бы покемарить.

— Повторяю, мне очень жаль. Но, боюсь, ничего поделать нельзя. Это безотлагательно. Я вынуждена просить вас доставить письмо немедленно.

Из глубин своего существа он испустил ужасный вздох. Я понимала, что он мечтает лишь остаться в одиночестве, безмятежно посидеть у камина с трубкою в зубах и, может, кружкою эля, беспрепятственно поразмыслить о бренности мира.

— А то, — в конце концов промолвил он. — Уж отвезу, раз такая важность. Ответа ждать?

— Просто удостоверьтесь, что он прочел, — сказала я. — Полагаю, ответ себя ждать не заставит. Спасибо вам, Хеклинг.

— А то, — буркнул он и отбыл в свое жилище на поиски сапог.

Я возвратилась к дому и толкнула парадную дверь, но другая сила, гораздо могущественнее меня, держала ее с другой стороны. Меня не допускали в дом. Над моей головою раздался скрежет — горгулья сорвалась с крыши и, вращаясь, устремилась вниз; я отпрыгнула, а она невероятным своим весом грохнулась наземь и разбилась на сотню каменных обломков. Камни разлетелись, один оцарапал мне щеку — я вскрикнула и прижала ладонь к лицу. Крови не было. Упади горгулья на меня, я, без сомнения, погибла бы на месте. Но я не погибла. Пока еще. Я ждала, распластавшись по стене, а сверху летели камни. Харриэт Беннет не ошибалась: крыша положительно обветшала. Камнепад прекратился, я опять попыталась войти, полагая, что незримая сила не впустит меня и на сей раз, однако дверь с легкостью отворилась, и я, ахнув, вбежала в дом, захлопнула дверь за собою и замерла, переводя дух. Может, я лишилась рассудка? Может, все предприятие мое — чистой воды безумие? Я сомневалась, что вновь узрю свет дня, и все же упорствовала. Либо я живу в Годлин-холле, либо она — вместе нам тут тесно.

Я поднялась в детскую гардеробную; здесь в шкафу и комоде по левую руку хранились наряды Изабеллы, в шкафу и комоде справа — одежда и обувь Юстаса. В углу стояли чемоданы — я взяла первые же два, что попались мне под руку, и принялась швырять туда вещи.

— Что вы делаете? — раздался голос у меня за спиною; я обернулась в испуге и увидела, что Изабелла и Юстас проснулись — они стояли на пороге в ночных сорочках, с одной свечою на двоих.

— Она нас бросает, — со слезами в голосе сказал Юстас и прижался к сестре, ища утешения. — Я же говорил, что она нас бросит.

— Какая жалость, — отвечала Изабелла. — Но она молодец, долго продержалась, правда?

— Я тебя не брошу, милый мой мальчик, — сказала я, приблизилась, ладонями обхватила его щеки и легонько поцеловала. — Я никогда не брошу вас обоих, слышите меня?

— А зачем вещи собираете?

— Она собирает не своивещи, Юстас, — заметила Изабелла, ступив в комнату и оглядев содержимое чемоданов. — Сам посмотри. Она собирает наши вещи. — Она нахмурилась и взглянула на меня. — Но ведь это абсурд, — наконец проговорила она. — Нас что, отсылают из дома? Вы же знаете, что нам нельзя уезжать из Годлин- холла? Нам не полагается уезжать. Она не отпустит.

— Она — это кто? — напрямик осведомилась я.

— Мама, разумеется, — пояснила Изабелла, пожав плечами, будто очевиднее ответа и быть не могло. — Она может заботиться о нас только здесь.

— Ваша мама умерла! — вскричала я, в досаде своей встряхнув ее за плечи. По губам ее скользнула тень улыбки. — Ты же это понимаешь, правда? Она больше не может о вас заботиться. Зато я могу. Я жива.