происшествия в спальне и предпочитала к ним даже не приближаться.) По видимости, смена обстановки пришлась по душе и детям; Изабелла заметно повеселела. Она непринужденно щебетала, а Юстас так взирал на песок и море, словно готов был бежать, пока не упадет в изнеможении, — точно пес, что привык к дому и поводку, но внезапно очутился на воле в горах и, охваченный счастьем свободы, в восторге носится вверх-вниз по камням.

— Это все благодаря тебе, Изабелла, — сказала я; мы добрались до пляжа, преодолели деревянный заборчик и зашагали через дюны. — Кому нужен душный ветхий Норвич, когда на свете есть такое?

— Энн Уильямс хорошо отзывалась о Большом Ярмуте, — отвечала та, сняв туфли и погрузив ступни в песок. Юстас последовал ее примеру, а я подобрала его туфли с чулками и запихнула к себе в сумку. — У нее было счастливое детство, у Энн Уильямс. Так она говорила. О счастливом детстве обыкновенно читаешь в книжках, не так ли? В настоящей жизни его не бывает.

— Энн Уильямс? — переспросила я, впервые услышав это имя. — Кто это? Твоя подруга?

— У меня нет подруг. Я уверена, вы это заметили, Элайза Кейн. (Я отвела взгляд, не придумав уместного ответа.) Энн Уильямс — наша третья гувернантка, после мисс Голдинг, но до мисс Харкнесс.

— А, — сказала я. — Понятно.

— Энн Уильямс мне нравилась, — заметила Изабелла. — Какое синее! — прибавила она, глядя на море, и лицо ее засияло редкой радостной улыбкою. — И такие чудесные волны. Пожалуй, я искупаюсь.

— Мисс Уильямс играла со мною в прятки, — прошептал Юстас, дернув меня за рукав. — Завязывала глаза, считала до пятидесяти, а потом меня искала. Ни разу не нашла, конечно. Я хорошо прячусь.

— Не сомневаюсь, — сказала я, желая сменить тему. Мне еще предстояло уяснить историю предыдущих гувернанток. Для сего требовалось очередное свидание с мистером Рейзеном, однако прежнее рвение оставило меня, и я откладывала встречу, сомневаясь, что желаю узнать все, хоть и почитая это своим долгом.

— Я взяла купальный костюм, — сообщила Изабелла. — Можно искупаться?

— Не вижу, что может помешать, — отвечала я. — А ты, Юстас? Хочешь купаться?

Он помотал головой и крепче вцепился в меня.

— Юстас не любит воду, — пояснила Изабелла. — А я всегда любила. Мама говорила, в иные времена я стала бы русалкой.

Я посмотрела на нее — она слегка побледнела; обыкновенно девочка ни словом не поминала родителей, и, однако, сейчас высказалась таким вот манером. Она сглотнула и отвернулась — без сомнения полагая, что я разглядываю ее, и не желая встретиться со мною глазами.

— Я переоденусь за дюнами, — крикнула она, убегая от нас. — Я быстро.

Не желая ее смущать, мы с Юстасом удалились и, набредя на островок чистого белого песка, сели, дабы понаблюдать, как она будет плавать. Я словно очутилась в раю — я сидела на песке, солнце согревало мне лицо, чистый морской воздух наполнял грудь. Ах, если бы здесь поселиться, думала я. Мы бы каждый день приходили на пляж, в любую погоду. Смыли бы скверну Годлин-холла.

Вскоре мимо нас промчалась Изабелла в купальном костюме, и на мгновенье мне привиделось, какой станет она спустя десятилетие, в мои годы. Разумеется, решительно иной — в отличие от меня, она вырастет красавицей. Молодые люди будут наперебой добиваться ее руки, и, вероятно, она разобьет немало сердец, прежде чем отыщет то единственное, что пожелает холить и лелеять. Бесспорно, лишь весьма особенный молодой человек сумеет пробудить и сохранить ее любовь.

— Красиво здесь, да? — сказала я, и Юстас кивнул. — Ты вообще никогда не плавал?

— Один раз, когда был маленький, — отвечал он. — У меня не получалось. Дно пропадало, и я пугался.

— Плавать не очень трудно, — заметила я. — Просто нужна уверенность. Мы, знаешь ли, обладаем естественной плавучестью. (Он взглянул на меня и насупился, не понимая.) Мы от природы не тонем, — объяснила я. — Многие взрослые утверждают, будто не умеют плавать, но знаешь ли ты, что, если бросить младенца в море, он поплывет без малейшего труда?

— Зачем бросать младенца в море? — немало ужаснулся он.

— Да нет, я не предлагаю. Я лишь хотела сказать, что тела наши прекрасно умеют то, чего впоследствии мы учимся страшиться. Одно из самых огорчительных свойств взросления. Боимся больше, умеем меньше.

Он поразмыслил и потряс головою, словно мысль эта оказалась чересчур для него сложна. Он горстями зачерпывал песок, медленно сыпал его на голые ноги, пока те не исчезали вовсе, а затем медленно их сгибал, и они появлялись вновь, словно чудовища