свою преданность под бахвальством и бравадой. Но не преданность двигала Сантиной. Одержимость. Она попросту никого не подпускала к Изабелле. Не дозволяла к ней прикасаться, брать ее на руки. Заботиться о ней. Даже Джеймсу. Как-то вечером мы, вынужден признать, перебрали этого прекрасного скотча, и друг мой открыл мне — прошу прощения, мисс Кейн, но я понужден выразиться прямо, раз уж я говорю правду, — что они более не делят брачное ложе.

Я отвела взгляд, внезапно пожалев, что пришла к мистеру Рейзену. Какое касательство все это имеет ко мне? Отчего я сочла, будто имею право знать обстоятельства брака людей, с которыми даже не знакома? Хотелось вскочить, уйти, сбежать. Я не желала дальнейших подробностей. Однако Пандора уже открыла ящик и выпустила зло в этот мир: я спросила мистера Рейзена, где родители Изабеллы и Юстаса, и он мне рассказывает; ящик не захлопнуть, пока не прозвучит ответ.

— Мне умолкнуть, мисс Кейн? — спросил он. — Вы расстроены.

— Прошу вас, продолжайте, — отвечала я, сглотнув, с нетерпением ожидая финала. — Расскажите, что еще вам известно.

— Естественно, отношения их стали весьма натянутыми, — продолжал он. — И легко вообразить мое удивление, когда спустя несколько лет выяснилось, что Сантина вновь ждет ребенка. Юстаса. Джеймс поведал, что между ними ненадолго восстановился мир, он потребовал исполнения супружеских обязанностей, в результате случилось второе дитя. И на сей раз события развивались примерно так же. Хуже того. Она была одержима детьми почти патологически. Пребывала подле них круглые сутки, и горе тому, кто пытался встать между ними. Она, разумеется, была весьма нездорова. Надо думать, у нее страдал рассудок. Ей требовались услуги лекарей. Не знаю — быть может, ее преследовали детские воспоминания. Как я уже упоминал, до меня доходили непристойнейшие слухи, но неизвестно, крылась ли в них хоть крупица правды.

— Вы упоминали скандал, — заметила я. — Какого рода скандал?

— Не стоит, мисс Кейн. Это очень грязная история. Вряд ли благоразумно об этом говорить.

— Я бы предпочла узнать.

Некоторое время он глядел на меня — мне показалось, в глазах его блеснули слезы.

— Джеймс однажды мне рассказал, — наконец тихо произнес он. — То, что поведала ему Сантина. Точнее говоря, он намекнул. Очевидно, даже он не находил слов, дабы описать столь возмутительную жестокость.

— Мистер Рейзен, вам лучше говорить прямее.

— Отец и дядя Сантины, — промолвил он, кашлянув. — Гнусные типы. Похоже, когда она была ребенком, они вели себя с нею… как бы это сказать… глубоко неподобающим образом. Допускали наиотвратительнейшие вольности. Не только преступного свойства, но также и противоестественного. Следует ли мне пояснить, мисс Кейн, или вы меня понимаете?

Я кивнула; к горлу подкатила тошнота.

— Я прекрасно вас поняла, сэр, — сказала я, с удивлением отметив, что голос мой не дрогнул. — Бедная девочка, как ужасно она настрадалась.

— Невозможно себе представить, — согласился он. — Вообразить только, что родной отец способен так поступить. И дядя. Говоря по правде, я не понимаю. Мисс Кейн, неужели все мы звери в глубине натуры своей? И красивыми словами, нарядами и манерами лишь маскируем низменные инстинкты? Говорят, дай мы волю подлинным своим желаньям, вцепимся друг другу в глотки, и кровожадности нашей не найдется равной в истории.

С помянутыми им событиями мои сверстницы обыкновенно не сталкиваются, но я, разумеется, кое-что прекрасно знала о подобном поведении из-за прошлогодней истории в Святой Елизавете. Молодой мой друг мистер Кавен наставлял средний класс, девочек лет десяти. Одна из них, красавица и тихоня, чье имя я не стану здесь приводить, в считанные месяцы превратилась из благонравной ученицы в безобразницу, и никто не мог взять в толк, отчего так произошло. Как-то раз она вспылила в классе и попыталась ударить мистера Кавена. Девочку пришлось скрутить, ей грозило исключение из школы, и лишь после продолжительных расспросов она описала свои обстоятельства миссис Фарнсуорт; в тот же день вызвали полисменов, а мистера Кавена вывели из школы под конвоем. Суда удалось избежать, поскольку юноша наложил на себя руки, но случай всех потряс, до глубины души расстроил учителей и в особенности меня, ибо я питала нежные чувства к мистеру Кавену, а когда открылась его истинная природа, испугалась и сочла, что меня предали. Но конечно, этот удар ни в какое сравнение не идет с тем, что пережила девочка, — к моему уходу из школы несчастная все еще не оправилась и по-прежнему упрямо сеяла вокруг себя хаос.

— Природа человеческая внушает мне тревогу, — сообщила я мистеру Рейзену. — Люди способны на чудовищную жестокость. Если родные нанесли миссис Уэстерли такой урон, вероятно, ее желание держать детей поближе к себе вполне естественно. Она не хотела, чтоб они пострадали.

— Я вполне понимаю ее желание защитить детей, мисс Кейн, — отвечал он. — Но будь оно все проклято,