— Но ведь вы не сможете работать, если выйдете замуж? — не отступала она. Голос ее напряженно зазвенел, она костылем вгоняла в меня свою мысль, а острие карандаша все глубже вонзалось в ее ладонь; я занервничала: она вот-вот проткнет кожу, и прольется кровь.

— Это еще почему? — спросила я.

— А кто присмотрит за вашими детьми? Вы ведь не поручите их воспитание другой женщине?

— Изабелла! — прошептал Юстас, тыча ее в бок; на горестном его личике тревога мешалась с ужасом пред этими безобидными, казалось бы, замечаниями.

— Пожалуй, — отвечала я. — Надо полагать, мой муж станет работать, а я посвящу свое время детям. Так уж оно в жизни устроено. Но, Изабелла, все это лишь гипотезы, и…

— Дети — забота матери, не так ли? — продолжала она. — И ни одна женщина не должна ее замещать.

— Ну, наверное, — сказала я, уже не понимая, к чему она клонит.

— Вы ведь этого не допустите? — спросила она. — Если кто-нибудь попросит вашей руки? И если вы согласитесь? И если у вас родятся дети? Вы не допустите, чтобы их воспитывала другая женщина?

— Нет, — сказала я. — Это же моя обязанность.

— Значит, вы понимаете, — сказала она, получив, по видимости, удовлетворительный ответ, выпрямилась и отложила карандаш в желобок на парте.

— Что понимаю? — спросила я; я не постигала, как ни вдумывалась, что именно она мне внушала.

— Всё, — отвечала она, глубоко вздохнув, и отвернулась к окну. Я наблюдала за нею словно целую вечность; она будто погрузилась в некий транс, каковой овладел и мною; обе мы очнулись, лишь когда заговорил Юстас.

— Мисс Кейн, — тихо, почти шепотом произнес он, и я взглянула на него.

— Да, — сказала я. — За работу, дети. Нельзя же молоть языками весь день. Я предполагала сегодня заняться королями и королевами английскими. История наша весьма богата, и, надо думать, исторические рассказы вас увлекут.

— Мы кое-что знаем о королях и королевах, — заметил он. — В Годлин-холле однажды останавливался король.

Я рассмеялась.

— Неужели и вправду? — спросила я; быть может, он сочиняет из озорства.

— Вообще-то, и вправду, — отвечала Изабелла, оторвавшись от окна и вперив в меня пронзительные голубые глаза. — Нам папа рассказывал. Это, разумеется, было очень давно. Больше ста лет назад. Говоря точнее, в 1737 году. Когда хозяином Годлина был прадедушка.

— В 1737 году, — повторила я за нею, мысленно листая списки. — Значит, правил у нас тогда…

— Георг II, — отвечала она. — Я же сказала, что Юстас не выдумал. Иначе я бы не сообразила так скоро, правда?

— Разумеется, — сказала я. — Юстас, честное слово, я не усомнилась ни на миг, — прибавила я, и мальчик улыбнулся мне до ушей. — Я просто удивилась. Наш монарх — здесь, в Годлин-холле! Как это, вероятно, было волнующе.

— Осмелюсь предположить, — согласилась Изабелла. — Но королева, Каролина Ансбахская, занедужила после прогулки по саду. Ей назначили кровопускание и приложили пиявки в комнате, что соседствует с вашей, Элайза Кейн, однако пользы это не принесло. Лекарь был, изволите ли видеть, болван. Не знал, чем ее лечить, вот в чем беда. Обычная история с провинциальными лекарями. Нередко благотворнее предоставить делам природным идти своим чередом, нежели довериться норфолкскому эскулапу. Заботы его целесообразнее применять к лошадям в конюшне либо к Хеклингову Перцу.

Я взирала на нее, забавляясь и теряясь от подобной манеры речи; очевидно было, что сию тираду она слыхала не раз, — быть может, это дословная речь ее отца, поведавшего друзьям за ужином о визите королевских особ, — но столь взрослый синтаксис из уст столь юной девочки приводил меня в замешательство и немало тревожил.

— В итоге ее доставили в Лондон, — продолжала Изабелла. — Но у нее случилось прободение кишечника, и она скончалась. Король очень горевал. Он, как вы понимаете, сильно любил свою королеву. Пережил ее на четверть века и, однако, более не женился. Весьма достойный поступок, не находите? [22]Но он ополчился на прадедушку, ибо тот был хозяином дома, где случилось печальное событие. Более не приглашал его ко двору. Прадедушка ужасно огорчался: он был активным приверженцем короны. Как и весь наш род