Онемев, я смотрела на Елизавету, а она продолжала:

— Я спрашиваю об этом потому, что в подобных обстоятельствах хочу держаться с тем же достоинством, что и ты.

— Филипп будет любить тебя. — Ощущая зияющую пустоту в груди, я крепко сжала руку дочери. — Разве может быть иначе? Ты молода, прекрасна, о такой жене мечтал бы любой король.

Не знаю, обращалась я в этот миг к Елизавете или же к мечте, которой у меня самой никогда не было. Но дочь улыбнулась и закрыла тетрадь, как будто мои слова успокоили ее.

— Я выйду замуж здесь или в Испании?

— Здесь, — услышала я собственный голос, словно моими устами говорил некто другой. — Мы все обдумаем.

— Хорошо. Я хочу, чтобы подружками на свадьбе были мои сестры и Мария. — Елизавета наклонилась ко мне. — Я знаю, что Филипп не приедет за мной, но хочу встретить его доверенного посланца как будущая королева.

— Так и будет. — Мой голос сорвался. — Обещаю.

Елизавета обняла меня — подлинно моя дочь, истая Медичи.

— Спасибо, матушка, — прошептала она.

Свадьбу Елизаветы назначили на июнь, дабы совместить ее с венчанием сестры Генриха Маргариты с Филибертом Савойским — он, в отличие от Филиппа, должен был приехать в Париж. Филипп сообщил, что лицом, заменяющим его на свадебной церемонии, будет его верховный военачальник, грозный герцог Альба.

Подготовка приданого для дочери должна доставлять удовольствие, но я, надзирая за работой швей, торговцев шелком и бархатом, обувщиков, призванных одеть невесту с ног до головы, за укладыванием платьев, плащей, башмаков и муфт (кастильские зимы, я слыхала, морозны), чувствовала себя так, словно каждая новая вещь становилась очередным булыжником в мощеной дороге, по которой навсегда увезут мою дочь.

Филипп еще раньше недвусмысленно выразил желание, чтобы Елизавету отправили к нему как можно скорее. В свои тридцать два года он изнывал от стремления побыстрей обзавестись другим наследником. Мысль о том, каково будет жить моей дочери в его суровом королевстве, преследовала меня по ночам, словно кошмарный сон. Страдания мои усиливались еще и неизбежной разлукой с Маргаритой, которая, если не считать фрейлин, много лет была моей неизменной спутницей. Впрочем, сама Маргарита принимала замужество с необычным для нее смирением. К тридцати шести годам ее девическое стремление к независимости изрядно ослабело, и она, много лет прожив старой девой королевской крови, теперь желала остепениться.

— Жить, постоянно бросая вызов обществу, — одного этого сердцу мало, — сказала она мне. — Признаться, я уже предвкушаю свою будущую жизнь в Савойе. Там, по крайней мере, я стану полноценной женщиной.

Я всем сердцем желала своей золовке счастья, ведь в таком возрасте ей вряд ли удастся произвести на свет ребенка. Филиберт, прибыв в Париж, выразил восхищение своей будущей супругой. Это была странная пара, и я улыбалась, представляя, как ехидничал бы Франциск I, увидев свою костлявую дочурку рядом с ее дородным нареченным.

Мы и оглянуться не успели, как наступил июнь, а с ним прибыло испанское посольство.

Высокий, худощавый, с фигуркой агнца на шее — орденом Золотого Руна, — герцог Альба встретился с Елизаветой в парадном зале Лувра. Я сразу заметила на его желчном лице неподдельное изумление. Моя дочь надела бледно-розовое платье, расшитое драгоценными камнями. Она произнесла приветственную речь на безупречном испанском языке, и по окончании речи Альба наградил Елизавету чопорной улыбкой, что побудило прочих испанцев с восторгом закричать: «Hermosa! Прекрасная!» — и разразиться аплодисментами.

Затем последовали свадебные торжества. Мы были разорены и влезли в долги, чтобы оплатить свои наряды, тем не менее сделали все, чтобы никто из испанцев, вернувшись на родину, не смог посетовать, будто его дурно принимали во Франции. Вечером накануне свадьбы я проводила Елизавету в спальню и сама распустила ее прическу. Мы обе молчали. Да и какие слова теперь могли разрушить стену печали, разделившую нас?

Елизавета молча взяла меня за руку.

Два дня спустя я смотрела, как в Нотр-Даме она опустилась на колени рядом с герцогом Альбой и в его лице принесла брачные клятвы Филиппу II. Когда Альба надел ей обручальное кольцо, я закрыла глаза. Елизавета была еще во Франции и всегда останется