Генриху. В то время как мой сын вынужден был оберегаться от тех, кто мог причинить ему зло, наваррец оставался внешне беззаботен, и радость жизни, которую он излучал всем существом, неизменно воздействовала на окружающих. Даже Марго в присутствии мужа оттаяла и начала кокетничать, как в юности. Я не заметила пока ни единого признака, чтобы они разделяли ложе, однако, глядя, как Марго не сводит с него глаз, подозревала, что вскорости дойдет и до этого. Чем бы ни пахло от Генриха, Марго явно была им очарована, а когда она понесет дитя, наваррец окажется еще прочнее привязан к нам.

Между тем за всю свою жизнь я не могла припомнить более суровой зимы. Снег валил неделями, засыпав всю округу, и, покуда я, зябко ежась в стылых каменных стенах, грелась у огня, Генрих расхаживал по своей крепости в одной рубахе, словно в разгар лета. Его жизнерадостность и непринужденность вскоре начали действовать мне на нервы, поскольку он вел себя так, будто мы и впрямь явились к нему погостить по-родственному. Моя досада лишь усилилась, когда я получила известие, что Елизавета Тюдор наконец-то согласилась принять ухаживания Эркюля и Генрих отправил моего младшего сына в Англию на борту галеона, груженного подарками. Я злилась, что не смогла присутствовать при отплытии Эркюля, и беспокоилась о том, каково ему придется вдали от родного дома.

Марго, со своей стороны, вполне освоилась на новом месте. Как-то днем я пробудилась от послеобеденного сна, продрогшая и закоченевшая больше прежнего. Вдвоем с Лукрецией мы отправились поискать тепла в зал и там обнаружили мою дочь: стоя на голом полу, она раздавала указания небольшой армии слуг, сновавших туда и сюда с ящиками, гобеленами и разнообразной мебелью. Генрих, восседавший у камина в новеньком позолоченном кресле, вертел в руках кубок, и на губах его играла беззаботная усмешка.

— Dio Mio, — проговорила я, — что все это значит?

— А ты как думаешь? — огрызнулась Марго. — Я меняю обстановку. Весь этот камень и ледяные кирпичи — сущее варварство! Я — королева, и мне полагается жить в подобающих условиях.

Я искоса глянула на Генриха. Он пожал плечами.

— Если так будет продолжаться, она опустошит мою казну, — пробормотал он, — но, по крайней мере, мы будем подыхать с голоду в изысканной обстановке.

Тем же вечером Марго в одном из своих причудливых париков и придворном наряде самого откровенного фасона возглавляла пиршество: более полусотни блюд подавалось в заново обставленном зале, и королева откровенно наслаждалась тем, что вокруг не было ни одной дамы, способной ее превзойти. Потом я узнала, что той ночью они с Генрихом разделили ложе. Наконец-то развеялось мое опасение, что им так и суждено прожить до конца дней, не познав истинной цели своего союза.

На следующий день наваррец сообщил, что желает меня видеть.

Я вошла в его личный кабинет — по-мужски сдержанную, обшитую деревянными панелями комнату, в которой Марго, вихрем пронесшейся по всему замку, так и не удалось побывать. Широкое окно кабинета выходило на покрытые снежными шапками горы, пол был застлан потертым ковром, на стенах красовались оленьи рога.

Генрих указал мне на кресло. Наполнив два кубка подогретым сидром, он вручил один мне и без обиняков сказал:

— Я хочу договориться. Не желаю, чтобы мою привычную жизнь и впредь переворачивали с ног на голову. Скажите, чего ради вы приехали сюда, а я, если сумею, исполню ваше желание.

Я отпила сидра, придя в замешательство от его прямоты.

— Я желаю, чтобы мы достигли согласия, — начала я. — Уверена, что мы оба хотим одного — мира.

— И стало быть, настало время забыть прошлые обиды?

— Ты смеешься надо мной? — Я вздрогнула.

— Отнюдь нет. Однако вы здесь не ради мира, вы прибыли, чтобы заключить договор. Хотите, чтобы мы стали союзниками, чтобы я поддержал вас войсками, если вам понадобится помощь в борьбе с Гизами; взамен вы пообещаете оставить мне право наследовать трон. Я прав?

Генрих невозмутимо разглядывал меня, ожидая ответа, и в этот миг я поняла: пробудилась та врожденная мощь, которую я почуяла в нем при первой встрече. Ему пока не хватало изощренности, но если он избегнет естественной для молодого короля склонности к героическим деяниям, то со временем Генрих Наваррский станет великолепным правителем. Мысль эта одновременно взволновала и обеспокоила меня; наваррец — идеальный оплот против махинаций Гизов, но вместе с тем он еретик.

— Да, — сказала я наконец, вскинув голову. — Ты прав. Именно поэтому я здесь.

— Я ценю вашу искренность. — Генрих отошел к столу. — Однако же, поскольку я не стремлюсь к кровопролитию, мне хотелось бы знать, что я выиграю, если соглашусь на ваши условия?

— Ты остановишь Гизов. Все, что тебе нужно сделать для этого…

— Переменить веру? — Он хохотнул. — С какой стати мне это делать? Вы же не хотите, чтобы я занял французский трон. Вам