По громадному «Парамаунту» разносилось эхо – тысячи подростков истерично топали в унисон, и этот грохот поглощал усиленные аппаратурой выкрутасы квартета. Исполнители на сцене корчились и рвали струны гитар, никто их не слышал, но все до одного боготворили. Воздух сотрясался от воплей и стука, а в проходе впалогрудые, узкобедрые девицы оргиастически скакали, и махали руками, и пачками валились в обморок. Скучающие охранники с микрофонами в ушах укладывали их на дежурные носилки и тащили вон из зала.

Завершала концерт «Пауков» песня, которая возглавляла все хит-парады: «Мое жалостливое сердце разрывается от жалости к тебе», и квартет, что называется, давал жару, мотая черными патлами, взмахивая руками, крутя бедрами, – ну сущие марионетки под управлением эпилептиков. И вот пышное завершение: занавес прячет кланяющихся «Пауков» и вслед им летит хриплый восторженный рев толпы обожателей. История шоу-бизнеса еще не знала такого триумфа… Впрочем, это слишком сильно сказано, но в любом случае «Пауки» – самые лучшие. А главное, самые модные.

Охрана ловко обманула охотников за автографами, выведя музыкантов по неприметной лестнице, через дверь без вывески, на улицу. Оттуда желтый «роллс-ройс» мигом примчал их в отель, где часто кланяющийся администратор лично проводил звездных гостей до служебного лифта и дальше до апартаментов.

– Быстрее, быстрее, прошу вас! – увещевал он. – Слышите крики? Это ваши поклонники, они уже в холле.

«Пауки» быстренько заскочили в номер, и Бинго очень своевременно запер дверь.

– Едва ушли, – перевел дух Ванго и бросил гитару на диван.

Но тут распахнулась дверь одной из спален, и в гостиную с криками ворвалась четверка патлатых девчонок с блокнотами для автографов. Они подкупили горничную и весь день прождали в засаде.

– Ну что, будем? – спросил Бинго.

– Конечно. – Линго расстегнул пальто.

Девчонки завопили еще громче, увидев спрятанные под одеждой многочисленные волосатые лапы, и кинулись наутек. Но четверо в черном двигались с удивительным проворством, и острые, как стрелы, жала яйцекладов вонзались в нежную дрожащую плоть.

Крики несчастных жертв растворились в реве толпящихся снаружи обожателей:

– «Пауки»! «Пауки»! Мы хотим «Пауков»!!!

Юноши были похожи, хотя и не как две капли воды. Оба лысые, кожа чуть смугловата, одеты в просторные рубахи. Они спокойно стояли на обледенелой дороге, не обращая внимания на пургу. Впрочем, метель им не причиняла неудобств, снежинки пролетали сквозь тела без малейшей задержки. Юноши на столь удивительное поведение снега не реагировали, их интересовала лишь закутанная в плащ фигура. Человек упорно шагал навстречу метели, склонив голову, чтобы не хлестало в лицо.

– Блюбёрдо[21], это он, на самом деле он? – воскликнул Флавхундо[22], охнув. Едва мог слова выговаривать – так расчувствовался.

Блюбёрдо, прослезившись, лишь кивнул:

– И никто другой! Он, молодой Заменгоф.

– Тот самый, кому суждено повзрослеть и стать доктором Людвиком Лазарем Заменгофом, изменить мировую историю!

– Тот самый, кто однажды…

Речь Блюбёрдо оборвал сноп золотистого света. Повалил жирный дым. Оба юноши исчезли во вспышке. Рослый крупный незнакомец, возникший на дороге позади молодых людей, опустил сложносочленённое, из кристаллов составленное оружие, ухмыльнулся хитро и злобно:

– Вот так, мистер лягушатник!

Его голос казался еще грубее и неприятней, чем изрытое оспой лицо. Глянув на возникшего рядом напарника, стрелок добавил:

– Получилось! Альтернативный гуверизатор начисто высосал этих семантических свиней из бытия!

– Мон шер, мое имя Дюпон, а не Лягушатник, – заметил спутник, жгучий брюнет ростом поменьше ряболицего и телосложением посубтильнее. Затем постучал по металлической коробке на поясе, откуда тянулся к оружию кабель. – Дабл-Зеро-Севен-Илевен, ваше оружие великолепное, но без энергии совсем бесполезное, нес па? Мы в этом предприятии вместе. До лё финаль.

– Это уж точно, Дюпон, до финала, – сказал агент 007-11, а про себя добавил, закуривая сигарету с концентрированным кокаином: «До твоего финала, лягушатник. Когда закончим работу, я уж позабочусь, чтобы ты и твои дружки, пожиратели слизняков, оказались в большом небесном биде».

Эти счастливые мысли сменились лютой ненавистью – приблизился одинокий путник, потирая обветренной рукой красный