могу мириться. Нет, я просто предвижу, что все закончится тем, что вся книга будет зависеть от каких-то вещей, которые я не смогу попросить тебя убрать, потому что мне тебя жалко и у меня нет сил, – говорит он. – Но это, конечно, твои проблемы. Я просто не мог не поделиться с тобой беспокойством по поводу того, что результат тебя не очень-то порадует. Твое здоровье!

– Хочешь мороженого или кофе?

– Мороженого можно бы. Маленькую порцию.

Я иду на кухню исполнить свой долг, и скоро туда же крадучись приходит режиссер.

– Так, значит, сначала ты должен пропустить мороженое через ситечко, а потом медленно увеличить его объем бамбуковым венчиком, – дразнит он.

– И потом взбивать все у самого дна в течение минуты?

– Нет, в течение часа. Не меняя при этом руки.

– Разве любовь не подразумевает определенной отдачи – в числе прочего принятия риска того, что твоя любовь может не быть взаимной, – умничаю я, когда мы возвращаемся на диван и режиссер сообщает, что предпочел бы ванильное мороженое шоколадному.

– Конечно, – соглашается он, – но я что-то не припомню, чтобы мы говорили о зрелости, правда? Между тем я не думаю, что когда-то достиг в ней каких-то успехов, – смеется он.

– Наверное, сложно выстроить успешные отношения, если ты можешь оставаться в них только до тех пор, пока все без исключения контролируешь?

– Ну, между нами говоря, это довольно незрелая модель поведения, я бы никому этого не посоветовал. Don’t try this at home![29] – смеется он.

– То есть ты согласен со мной в видении проблемы – что ты сам душил свои отношения, борясь со страхом оказаться нелюбимым?

Он долго раздумывает.

– Хмм… – говорит он наконец и долго и громко зевает. – Я, кажется, вообще никогда об этом не думал.

– Какие-то трудности в отношениях с женщинами напоминали тебе о твоих детских проблемах?

– Ух, я не знаю. У мужчин ведь всегда есть какие-то амбиции в той или иной области. Если ты альпинист, ты пробуешь силы, покоряя все более и более высокие горы, и, когда тебе вдруг не дается очередная вершина, это уязвляет твое мужское самолюбие. Или взять этих дурацких оленей в Зоологическом парке. Я как-то смотрел передачу об огромном самце, который всегда добивается своего и никогда не сдается. У него было двадцать самок. Всем остальным оленям при таком положении вещей вообще никогда ничего не обламывалось, так что им оставалось разве что трахаться друг с другом, – смеется он. – Некоторые, конечно, догадываются отбежать подальше, где им может перепасть отбившаяся от стаи самка, но вообще есть множество оленей, которые так и пробегают и прободаются всю свою жизнь, ничего не выиграв. Их самолюбие тоже не может не быть уязвлено.

– И мы на ИХ стороне!

– Да, мы их прекрасно понимаем, – смеется он. – Как ни странно.

– Но никто ведь никогда не готов смириться с тем, что он маленький олень. Всем хочется быть большими.

– Ну да, мало кто способен смотреть правде в глаза. Таким предстоит немало жизненных ударов.

Я рассказываю, к обоюдному удовольствию, что когда-то смотрел передачу о стае обезьян, к которой боялись приближаться самцы из других стай, подозревая, что их могут убить. Вместо этого самцы усаживались отдыхать в зарослях кустарника чуть поодаль и оттуда пытались привлечь внимание самок и приманить их к себе.

– Это мне очень знакомо! – говорит Ларс фон Триер. – Я просто боюсь, что с самками оленя это не