15-го нашли родник с пресной водой, которая, замечает хроникер, «показалась им вкуснее вина». Чуть позже обнаружили яму с запасами кукурузы, спрятанными на зиму индейцами (расплатились только через год). Первая перестрелка с краснокожими, окончившаяся вничью: никого не ранили ни стрелой, ни пулей. И наконец, переезд в плодородный Плимут, освобожденный от индейцев оспой. В память о священной истории американского народа на самом конце мыса установлена гранитная башня, почему-то копирующая Сиенскую, хотя там и моря-то нет.

Но не она (история) тянет меня каждую осень на Восток. В Новом Свете Провинстаун заменяет мне почти все, что я оставил в Старом: бледное море, обильный, но приглушенный свет, который веками соблазнял художников, пахучие сосны, дюны с поблескивающей в тумане мокрой «травой бедных» (она ни на что не годится) и солнце, которое только здесь умеет садиться, как на Рижском взморье, — в воду, а не куда-то в Пенсильванию.

И все же уникальным этот городок делает не природа, а люди. Меньшая часть — португальские рыбаки, бульшая — сторонники однополой любви обоего пола. Отличить пришлых от старожилов можно даже по судам в городской бухте. Ржавые рыбацкие траулеры носят благочестивые имена: либо в честь святых, либо уж «Дона Мария». Каждый вечер они возвращаются с рыбой (трески все меньше) и бесценными морскими гребешками. За ними на мол приезжают матери и жены, чтобы сразу доставить улов в рестораны. Лодки поменьше снабжены бороной для лучших в мире устриц, за которыми в эти края (особенно в деревушку Велфлит) гурманы ездили из Европы еще на парусных кораблях.

Прогулочные яхты начищены до блеска и редко покидают причал, компенсируя оседлый образ жизни решительными названиями: «Морской волк», «Новый морской волк», «Паршивый пес», «Черная овца», «Чертовски хороша» и «Эмма + Ирена».

Сам город исчерпывается одной улицей, но какой! Уставленная изысканными картинными галереями, элегантными ювелирными магазинами, вкусными, а не только дорогими ресторанами, она хвастается старинными отелями, которые в прошлой жизни были капитанскими особняками. Об этом напоминают деревянные девы, снятые с давно оставшихся без дела китобойных судов, и «вдовьи балконы» на крышах, откуда жены высматривали возвращающиеся корабли. Часто зря: мореплавание у Трескового мыса так опасно, что из остатков разбившихся судов можно соорудить стену на все побережье. С тех пор как прорыли канал, отделяющий мыс от материка, вдоль пляжа летом плавают только туристы, а зимой — «моржи» и тюлени. Сотня усатых, с круглыми любопытными глазами зверей высовывалась из воды по пояс, чтобы получше нас разглядеть.

— Симпатичные твари, — поделился я восторгом со стариком, прогуливавшим седого пса по песку.

— Если с ними не купаешься.

— Неужели кусаются?

— Тюлени — нет, акулы — могут. В принципе, они охотятся за тюленями, но им все равно. «Челюсти» видали? Про нас снимали.

Возвращаясь с моря в город, я наслаждался моим любимым сезоном — мертвым. Посторонние схлынули, остались свои, да и то немного, поэтому все здороваются — и люди, и звери. Избалованные собаки (детей здесь нет) лезут целоваться с редкими прохожими. Хозяева — пожилые и приветливые. Им здесь хорошо и спокойно. Во всяком случае, мне показались счастливыми трое немолодых трансвеститов с приделанным бюстом, с маникюром и щетиной. В волосатых руках они держали легкие коктейли и лениво бранили республиканцев.

— У вас теперь до лета будет тихо? — спросил я официанта.

— Какое там! В начале декабря — праздник: Holly-Folly.

— Никогда о таком не слышал.

— Понятно почему. Его справляют только в Провинстауне. Это же гей-сити, у нас свое Рождество.

— Альтернативное?

— Во-во. Сперва здесь справим с любимыми, а потом, как все, — к родственникам, но уже