Сегодня на спектакле нужно объясниться с ним начистоту. Просто бросить его, как она поступала с прежними кавалерами, новая, более щепетильная и совестливая Камилла не могла, а расставаться по- хорошему ей еще только предстояло учиться.

Минувшая неделя наделила ее таким жизненным опытом, которого она и врагу бы не пожелала. Оказалось, что выйти из оболочки, с которой срослась душа, очень непросто. Вначале все попытки вести себя по-новому встречались ее знакомыми с подозрением, а мягкость и доброжелательность в обращении вызывали у всех сардоническую усмешку. Но постепенно окружающие начали проявлять к ней снисходительность, и ее новая манера общения встречала все большее понимание.

Оставалась одна проблема — Бернард.

Сполоснувшись под душем, Камилла завернулась в большую махровую простыню. Знал бы Джеррод Грейсон о моих мучениях, с иронией подумала она. Вот бы он порадовался.

Она отчитала себя за то, что все еще вспоминает об этом человеке. Всю неделю слова Джеррода, сказанные ей на прощание, не выходили у нее из головы, всякий раз рождая ощущение неловкости и беспокойства. И сейчас она раздраженно отогнала эти мысли и стала одеваться.

Обычно Камилла с наслаждением выбирала одежду, предвкушая успех, который будет иметь в обществе, но сегодня с удивлением обнаружила, что мысли ее сосредоточены совершенно на другом.

Впрочем, бросив беглый взгляд на свое отражение в зеркале, она с удовлетворением отметила, что превосходно выглядит в голубом вечернем платье без пояса, соблазнительно шелестящем при каждом движении. Бриллианты в ушах и на шее были настоящими, а вот манто, которое Бернард накинул ей на плечи перед самым выходом из дома, — синтетическим. Камилла в духе времени полагала, что мех лучше всего смотрится на его истинном владельце — пушном звере.

Здание оперы сверкало огнями, а холл был наполнен шумом голосов, блеском драгоценностей и изысканными дамскими нарядами. Здесь присутствовал весь цвет общества. Камилла обменивалась улыбками и приветствиями, величайшим напряжением сил пряча от посторонних взглядов жесточайшую тоску и мечтая в душе лишь об одном — уединиться в каком-нибудь тихом уголке, подальше от этой толпы, фальшивых комплиментов и многозначительных взглядов, которыми обменивались люди при ее появлении.

Когда они с Бернардом добрались до своих мест в ложе, она уже с трудом удерживала на лице приклеенную улыбку. С легким вздохом Камилла опустилась в кресло.

Свет погас, и началось представление — попурри из балетных и оперных номеров с самыми известными артистами в главных партиях. Камилла невольно увлеклась, наслаждаясь зрелищем, и лишь навязчивое внимание Бернарда не давало ей до конца расслабиться, смущая и раздражая. Она никак не могла взять в толк: неужто он сам не понимает, что его собачья преданность не просто смешна, но и оскорбительна — и в первую очередь для него самого. Впрочем, в том, что мужчины унижались перед ней, ловя малейшие знаки внимания, была вина и самой Камиллы.

Тем не менее, когда по окончании первого действия Бернард в сотый раз спросил, удобно ли ей сидеть на этом месте, она не выдержала и воскликнула:

— О господи! Бернард, да замолчишь ты когда-нибудь?

И вдруг впервые за все время отношений с этим влюбленным мальчиком увидела обиду и упрямство на его утонченном лице.

— Ну, да, конечно, — с горечью бросил он. — Я — не он, со мной можно не церемониться!

Брови Камиллы взмыли вверх.

— Ты про кого говоришь?

Бернард желчно рассмеялся.

— И ты еще спрашиваешь! Разумеется, про того развязного типа, который ворвался в твой дом в прошлое воскресенье. С ним ты вела себя совсем по-другому… Я всегда бесконечно уважал и ценил тебя, Камилла. Ну, скажи, что ты действовала не по своей воле, уступив его требованиям!

Камилла изумленно взглянула на спутника. Она и представить себе не могла, что со стороны ее разговор с Джерродом Грейсоном мог показаться кому-то сценой ревности.