навесом. С деревьев на далеких берегах доносилось птичье пение. Над водой разливался аромат экзотических цветов, забивавший – но, к сожалению, не совсем – смрадный запах самой реки.

– Вот это, – сказала нянюшка Ягг, – совсем другое дело.

Удобно расположившись в шезлонге, она повернула голову и взглянула на матушку Ветровоск, брови которой были сдвинуты в глубокой сосредоточенности. Матушка читала.

Губы нянюшки растянулись в недоброй улыбке.

– Знаешь, как называется эта река? – спросила она.

– Нет.

– Она называется Река Вьё.

– И что?

– А знаешь, что это значит?

– Нет.

– Старый рек. Или, если точнее, Старая река мужского пола, – сказала нянюшка.

– Как это?

– В заграницах даже слова разнополые, – с надеждой сообщила нянюшка.

Но матушка даже глазом не повела.

– А чего еще от них ждать? – пробормотала она.

Нянюшка поникла.

– Это ведь одна из тетрадок Дезидераты?

– Ага, – кивнула матушка.

Она культурно облизала палец и перелистнула страницу.

– А куда делась Маграт?

– Пошла прилечь в каюте, – не поднимая глаз, ответила матушка.

– Опять животом мучается?

– Нет, на сей раз головой. Помолчи, Гита, не видишь – читаю.

– Про что? – живо осведомилась нянюшка.

Матушка Ветровоск вздохнула и заложила пальцем недочитанную страницу.

– Про то место, куда мы направляемся, – пояснила она. – Про Орлею. Жалка Пуст пишет, что там царит декаданс.

Улыбка на лице нянюшки казалась приклеенной.

– Неужели? – сказала она. – Так это ведь хорошо, правда? Я еще никогда не бывала в большом городе.

Матушка Ветровоск молчала. Ее одолевали раздумья. Она не была уверена в значении слова «декаданс», однако не допускала и мысли, что речь идет о каком-нибудь там «десятичном танце», который любят танцевать жители города. Но как бы то ни было, Жалка Пуст сочла необходимым это слово употребить. Вообще-то, матушка Ветровоск не больно доверяла письменному слову как источнику информации, но сейчас у нее просто не было выбора.

Лично у нее слово «декаданс» ассоциировалось с чем-то таким, что делают за плотными, хорошо задернутыми шторами.

– А еще она пишет, что это город искусств, мудрости и культуры, – добавила матушка.

– Тогда нам ничто не грозит, – уверенно заметила нянюшка.

– И еще пишет, что особенно он славится красотой своих женщин.

– Значит, все в порядке – мы придемся как раз ко двору.

Матушка аккуратно переворачивала страницы. Жалка уделяла большое внимание едва ли не всему, что происходило на Плоском мире. С другой стороны, она не рассчитывала, что ее тетради будет читать кто-нибудь, кроме нее, поэтому ее записи зачастую бывали загадочными и представляли собой скорее путевые заметки, нежели сколь-нибудь связное повествование.

«Сичас закулисной правительницей горада являится Л., – прочла матушка, – и гаворят, что барон С. был убит, утоплен в реке. Вабще-то, он был не очень харошим челавеком, хотя, по-мойму, и не таким плохим, как Л., каторая утвирждает, что хочет сделать Орлею Валшебным Каралевством, угалком Мира и Щастья, а на самом деле теперь здесь все только и делают, что ищут Шпионов на каждом углу и стараются диржать язык за зубами. Кто же асмелится выступить против Зла, тваримого ва имя Мира и Щастья? Все Улитсы чисто убраны, а Топоры остро отточены. Но, по крайней мере, З. в бизапасности, пока у Л. есть насчет нее свои планы. А госпожа Г. – прежняя амур барона – скрывается на балотах и борится с Л. балотной магией, но бисполезно баротся с магией зеркал, которая вся – сплашное Атражение».

Матушка знала, что феи-крестные обычно ходят парами. Значит, речь идет о Жалке Пуст и… и Л. Но что тут за болотная женщина?

– Гита! – окликнула матушка.

– Шшшто? – встрепенулась задремавшая было нянюшка.

– Жалка пишет, что какая-то женщина там чей-то амур.