— Я должна пояснить…
Морин облизала губы и заговорила. Наконец-то она облегчит душу. Исповедь Гарольда разбередила ее, и Морин теперь не стеснялась поведать хоть кому-нибудь о самоубийстве Дэвида, о беде, расколовшей жизнь его родителей.
— Сначала мы все время ругались… Я жестоко обвиняла Гарольда. Наговорила ему ужасных вещей. Что он не был хорошим отцом… Что пьянство у него в семье — наследственное. А потом слова как-то сами собой иссякли… И примерно тогда я начала разговаривать с Дэвидом.
— С его призраком? — спросила девушка.
Она, судя по всему, переусердствовала с просмотром фильмов. Морин покачала головой:
— Не с призраком, нет… Просто с ощущением. Как будто он здесь. Это было моим единственным утешением. Вначале я ограничивалась двумя-тремя фразами: «Где ты?», «Я скучаю» — в таком роде… Но постепенно стала более многословной. Я доверяла ему все, что не могла сказать Гарольду. Бывали моменты, когда я почти жалела, что все это затеяла, но потом забеспокоилась, что если перестану, то каким-то образом предам Дэвида. А вдруг он и вправду меня слышит? Вдруг я ему все еще нужна? Я уверяла себя, что если у меня хватит терпения дождаться, то я увижу его. О таком постоянно пишут в тех журналах, которые от нечего делать листаешь, дожидаясь приема у врача. А я так хотела его увидеть… — Морин утерла слезы. — Но этого так и не случилось. Сколько я ни вглядывалась, он ни разу не появился.
Девушка уткнулась в носовой платок и зарыдала в голос.
— Боже мой, до чего это грустно!
Она посмотрела на Морин — ее глаза от плача превратились в щелки, а на щеках проступила краснота, словно с них содрали кожу. Из носа и рта на подбородок текло.
— Я такая обманщица, миссис Фрай…
Морин взяла девушку за руку. Ручка была маленькая, будто детская, и удивительно теплая. Морин крепко стиснула ее.
— Вы не обманщица. Ведь именно с вас начался этот поход. Вы рассказали Гарольду о вашей тете и этим вдохновили его. Ну, не надо плакать!
Девушка опять зарыдала, зарывшись лицом в носовой платок. Наконец она подняла голову, поморгала опухшими глазками и судорожно вздохнула.
— В том-то все и дело, — сказала она. — Моя тетя умерла. Уже несколько лет назад.
Морин показалось, будто что-то незримое разом распалось. Комнату тряхнуло с неимоверной силой; чувство было такое, словно на лестнице провалилась под ногой ступенька.
— Она… что?
Слова застряли у Морин в горле. Она снова и снова пыталась сглотнуть, но безуспешно. Наконец она зачастила:
— А как же ваша вера? Я думала, ваша вера спасла ее? Я думала, в этом-то вся соль…
Девушка теперь прикусила уголок верхней губы, сдвинув челюсть на сторону.
— Если рак уже вцепился в человека, его ничем не остановишь…
Морин словно впервые узрела истину и поняла, что знала это с самого начала. Конечно же, рак на последней стадии ничем не остановишь. Морин вспомнила обо всех тех, кто поверил в Гарольда и примкнул к его походу. Подумала и о самом Гарольде, который в этот самый момент, пока они с девушкой сидят и разговаривают, устало бредет по дороге. Ее охватил озноб.
— Я же говорю, что я обманщица, — сказала девушка.
Морин легонько постукала себя пальцами по лбу. Откуда-то из самых глубин ее существа вздымалось некое чувство, но, в отличие от правды о Дэвиде, оно вызвало у нее лишь мучительный стыд. Морин медленно вымолвила:
— Если кто здесь и обманщица, так это я.
Девушка покачала головой, явно не понимая ее.
И тогда Морин негромко и неторопливо, не глядя на девушку, потому что ей нужно было сосредоточиться и по крупицам выудить из себя все до последней подробности, хранившиеся в одной ей известном потаенном месте, поведала историю о том, как двадцать лет назад, сразу после самоубийства Дэвида, Куини Хеннесси явилась к ним на Фоссбридж-роуд и спросила Гарольда. Она была очень бледна и в руке держала букет цветов. Несмотря на вполне заурядную внешность, весь ее облик был исполнен удивительного достоинства.
— Она спросила: «Можно оставить Гарольду записку?» Дело касалось их пивоварни. Куини хотела о чем-то предупредить Гарольда. Потом она рассказала мне обо всем, что там случилось, вручила букет и ушла. Думаю, со мной последней она и повидалась перед отъездом. Цветы я выбросила в мусорный бак, а записку не передала.
Морин смолкла: ее мучили раскаяние и стыд.
— О чем же она рассказала вам, миссис Фрай? — спросила девушка.
Ее голос был легким, словно прикосновение руки в темноте.
Морин, помешкав, призналась, что тот период был очень тяжелым для них. Но, разумеется, это не извиняет ее поступка, вернее, бездействия, и она искренне жалеет, что так получилось.
— Но я тогда слишком обозлилась. Дэвид погиб… К тому же я поддалась ревности. Куини относилась к Гарольду по-доброму, а я не могла. Я боялась, что если отдам ему записку, то он, чего доброго, утешится. А я этого не хотела. Я не могла допустить, чтобы он перестал горевать, когда я так страдаю!
Морин вытерла лицо и начала снова:
— Куини рассказала мне, как незадолго до того Гарольд ночью вломился в кабинет к Напьеру. Накануне вечером она заметила, как он сидел в машине у ворот пивоварни. Она не стала к нему подходить: подумала, может быть, он плачет, и не захотела навязываться. А на следующий день, когда все уже обсуждали случившееся, она без труда отгадала, кто виновник. «Горе его заставило, — сказала она мне. — В горе люди порой такое способны натворить». Она считала, что Гарольд нарочно набивался на неприятности. Он разбил тех муранских стеклянных паяцев вдребезги, потому что хотел спровоцировать Напьера на какое-нибудь злодейство. Их босс и вправду был сам не свой от ярости и жаждал отомстить. — Морин помолчала, промокая нос. — И Куини взяла вину на себя. Она сказала, что некрасивой женщине это сделать легче; Напьер пришел в замешательство от ее признания. Она уверила его, что нечаянно смахнула фигурки на пол, когда вытирала пыль.
Девушка рассмеялась сквозь слезы:
— Вы хотите сказать, что вся эта буча поднялась из-за того, что ваш муж разбил стеклянных клоунов? Они что, были настолько ценные?
— Ничуть. Они достались Напьеру от матери. Он был головорез и распутник. Три раза женился, и все три жены ходили у него с фингалами под глазами. Одну даже увезли в больницу с переломом ребер. Но мать свою он любил…
На ее лице ненадолго застыла неловкая улыбка, но Морин вскоре опомнилась, дернула плечом и опять погрустнела.
— Словом, Куини пришла к нему и отвела подозрение с Гарольда на себя; и не стала спорить, когда Напьер выкинул ее с работы. Все это она мне тогда рассказала и попросила передать Гарольду, чтобы он ни о чем не беспокоился. Она сказала, что он был очень добр к ней, и с ее стороны это лишь небольшая благодарность.
— А вы ему так ничего и не передали?
— Нет. Я хотела, чтобы он и дальше страдал. А потом это превратилось в очередное умолчание между нами, и мы еще больше отдалились друг от друга. — Морин, не моргая, смотрела перед собой, и слезы лились рекой из ее глаз. — Видите, не зря он меня бросил…
Девушка не отвечала. Она взяла еще одно печенье и несколько минут была всецело поглощена лакомством. Наконец она произнесла:
— Я думаю, вовсе он вас не бросил… И я считаю, никакая вы не обманщица, миссис Фрай. Мы все можем ошибаться. Но вот еще что я думаю…
— Что?! Что?! — стонала Морин, уткнув лицо в ладони и раскачиваясь из стороны в сторону.
Как можно исправить ошибки многолетней давности? Ее семейной жизни пришел конец…
— На вашем месте я не сидела бы здесь, не пекла бы кексы и не разводила со мной беседы. Я бы
