количества придворных дам и советовала прислушаться к моим словам.

— Мне нужны только Матильда в качестве горничной, Пайла, которая будет следить за одеждой, прической и прочим, ну и, разумеется, Анна и Блондель.

— Свита получается достаточно скромной, — заметила я. — А кто такие Анна и Блондель?

— Анна — герцогиня Апиетская, а Блондель — мой музыкант. Сейчас они в герцогстве Анны. Она строит там дом, по проекту Блонделя, и я отпустила его помочь ей. Но они должны скоро вернуться.

Судя по ее описанию, Анна и Блондель были достойным дополнением свиты. Ричард хвастался, что у него нет менестреля, но даже его целеустремленная экономия вряд ли распространилась бы на то, чтобы отклонить хоть кого-то из окружения жены, кроме того, каждому известно, как хороший менестрель может способствовать счастью домашнего очага. Что касается герцогини, то я полагала, что для свиты Беренгарии такое украшение весьма полезно. Я никогда не была сторонницей помпы и показухи, но даже я подумала, что ее штат, такой скудный и непредставительный, типичен для двора, в котором нет королевы. Всего две фрейлины — разбитная прожорливая вдова да озлобленная старая дева, обе безродные, мало путешествовавшие и не получившие образования. Они жили все вместе, окруженные комфортом, в дружеской атмосфере, которая делала честь Беренгарии, но если этого было достаточно для принцессы небольшого малоизвестного королевства, то для королевы Англии совершенно не годилось.

Поэтому упоминание о герцогине меня заинтересовало, и я попыталась узнать о ней побольше. Строительством домов обычно занимались только умные и состоятельные женщины, и я представила себе ее милость герцогиню Апиетскую как крупную, исполненную чувства собственного достоинства благородную даму среднего возраста. Возражать против идеи взять ее с собой не было никаких оснований. В самом деле, Беренгарии было даже не с кем поболтать. Язык у нее развязывался только тогда, когда речь заходила о Ричарде, хотя порой она и высказывала некоторые довольно тонкие замечания, проницательность которых свидетельствовала о том, что, несмотря на отстраненный вид, она бывала в курсе дела больше, чем этого следовало ожидать. Да и отсутствием чувства юмора она не страдала, хотя по выражению лица ее трудно было в этом заподозрить. Я поймала себя на мысли о том, что выбор Ричарда, сделанный вслепую, оказался мудрым. Если бы мой сын смог избежать мысли о том, что при его прикосновении принцесса разлетится на куски, они вполне могли быть счастливы.

Все приготовления шли гладко. Швеи уселись за свадебное платье, потоком шли подарки и письменные пожелания счастья. Санчо назначил нескольких рыцарей и дам, которым предстояло отправиться вместе с нами, чтобы присутствовать на свадьбе, и было дано несколько предсвадебных банкетов, включая грандиозное празднество для памплонской бедноты. Вернувшиеся домой вечером после этого празднества, последнего из всех, герцогиня Апиетская и менестрель не оставили камня на камне от моих досужих предположений.

Блондель был французским лютнистом, с юным лицом и светлыми волосами, тот самый, чью глотку я поручила перерезать Альберику.

Анна, герцогиня Апиетская, была уродливой горбуньей. Я с самого раннего детства страдала достойным сожаления, но совершенно неуправляемым комплексом отвращения к калекам и уродцам. Когда мне было четыре года, у меня случились судороги при виде одноногого солдата, которого отец из сострадания взял к себе грумом. Отвращение это совершенно необъяснимо и потому, вероятно, неискоренимо. В присутствии калеки или обезображенного человека моя плоть словно начинает ползать по костям, и я физически заболеваю. Будучи в свое время королевой Франции и теперь, став королевой Англии, я основала несколько специальных домов — «приютов», как их называли, — для людей с физическими недостатками. Люди говорили о моем христианском милосердии, но единственным моим желанием было избавить, насколько возможно, улицы и большие дороги от зрелища, вызывавшего у меня содрогание, лишавшего аппетита и вообще отравлявшего мне день или даже все путешествие, если это случалось в дороге. Я не чувствовала жалости к тем, кто вызывал у меня отвращение. Я была готова смолоть их в порошок, ненавидела их за потрясение, которое они у меня вызывали, жаждала истребить их. Наверное, у Бога есть какие-то странные основания и цели, ради которых несчастные люди должны рождаться уродами или страдать от увечий, полученных не по своей вине. Но я считаю непозволительным, чтобы они выставляли свои увечья напоказ, заставляя мучиться всех остальных.

Уже смеркалось, когда герцогиня вернулась в Памплону. Ее ожидали на два дня раньше, и в последние сорок восемь часов безмятежность Беренгарии сменилась беспокойным нетерпением. Она первая услышала стук лошадиных копыт по подъемному мосту и воскликнула: «Наконец-то!» Спустя пять минут дверь открылась, и вошел гигант негр, держащий на руках нечто, похожее на большого, тепло укутанного ребенка. Из-под отороченного богатым мехом капюшона виднелось бледное маленькое лицо с резкими чертами. Все тело было закутано в бархатную пелерину, подбитую мехом, из-под которой торчали две крохотные ноги в башмаках из мягчайшей кожи. Беренгария устремилась вперед с возгласом:

— О, Анна, я уж думала, не случилось ли что с тобой. Мы ждали тебя два дня назад. О, как мне тебя не хватало!

— Дорогая моя, — послышался мелодичный, слегка хрипловатый голос, — такая встреча любого поставит на ноги. Отпусти меня, Бланко.

Тот повиновался, и я опять почувствовала приступ тошноты, которую у меня всегда вызывал вид уродства. То была герцогиня Апиетская, которой предстояло сопровождать нас в Сицилию, на Кипр и в Святую землю! Если, конечно, мне не удастся это предотвратить.

С трудом подавляя дрожь отвращения, я пожала ее маленькую, похожую на клешню руку и сказала, что рада ее видеть. Она чуть присела в безукоризненном для ее возможностей реверансе и с изысканной учтивостью и тактом, в точных выражениях высказалась о моем почти легендарном прошлом.

— Я так много слышала о Леди Золотой Башмак, — вымолвила она и добавила, что считает за честь видеть меня в Памплоне.

— А где же Блондель? — спросила Беренгария.

— Он пошел взглянуть на медведя. Надеюсь, что в отсутствие хозяина с ним хорошо обращались.

— Ну, значит все в порядке, — заметила принцесса и снова превратилась в воплощение безмятежности, словно окутавшей ее невидимым покровом. Но на маленьком белом лице горбуньи мелькнуло выражение, совершенно необъяснимо напомнившее мне Ричарда, когда он надевал свою лисью маску.

Беренгария повернулась ко мне:

— Теперь мы можем отправляться в дорогу. Скажем, послезавтра… Ты должна посмотреть мое свадебное платье, Анна, — она обернулась к сестре, — оно такое красивое! Шнурованное, как те, которые раньше осуждали в проповедях.

— Завтра посмотрю, — ответила та, — а теперь мне нужно лечь. Я совсем обессилела. Меня под конец пришлось нести в паланкине. — Последнюю фразу она проговорила в тоне иронического самоосуждения.

После ужина в будуаре появился менестрель Блондель со своей лютней. Я опознала его мгновенно, не испытав ни малейшего удовольствия. Без всякого усилия воображения можно было заполнить небольшой пробел, до сих пор существующий между расторгнутой помолвкой и новой. Ричард говорил мне, что посланец Санчо приезжал в Руан с очередным предложением о браке, когда никто, кроме Филиппа, еще не знал о том, что с помолвкой Алис покончено. Менестрель спешно отправился обратно в Памплону с этой скандальной новостью, и хотя я должна честно признать, что никто здесь не выказывал никаких признаков того, что тайна известна, они, несомненно, упивались анекдотом о том, как сцепились друг с другом король и принц Англии, а французская принцесса «визжала, как недорезанная свинья».

Эта мысль не давала мне покоя еще больше, чем несколько недель назад, когда я с тревогой ждала, что тайное станет явным. Если живешь, прислушиваясь к слухам, а потом постепенно успокаиваешься, появляются чувство стыда и ощущение шока, когда оказывается, что все это время ты жила иллюзией. Но я старалась быть рассудительной. Глупо возмущаться тем, что привело к столь счастливым результатам и дало Ричарду такую красивую и достойную невесту, а также деньги, которые для него так много значили. В то же время я чувствовала, что винить следовало Санчо. Если предположить, что он использовал юношу как шпиона и воспользовался его сведениями для собственных целей, то ему не следовало оставлять того в живых, так как мальчишке ничто не мешало болтать об этой тайне всюду, где бы ему ни вздумалось. Мы как