до сей поры хранившая молчание, как бы желая успокоиться, внезапно схватила его за руку.

– Остановитесь! – Он изумленно покосился на нее, принудив еще больше покраснеть от собственной дерзости и произнести виновато: – Я хотела сказать, не соблаговолите ли остановиться на минутку, сэр? Мне знаком вон тот дом.

Дом, привлекший ее внимание, тянулся вдоль улицы без конца и края, громоздкий и мрачный. Что, черт возьми, у нее на уме? Он слышал, что во время революции это здание использовали под тюрьму, однако она была еще слишком молода, чтобы это помнить.

– Раньше это был кармелитский монастырь, – тихо произнесла она напряженным голосом, ломая тонкие руки. – Сначала его обитатели не поверили в опасность, а потом было поздно: все, кто не сбежал, в том числе сто пятнадцать священников и архиепископ, были забиты насмерть. Помню, как мы молились за упокой их душ, когда благополучно добрались до Испании.

Она содрогнулась, вернувшись к действительности, сидя бок о бок с молодым голубоглазым человеком, спасшим ее, совсем как странствующий рыцарь давних времен.

– Неужели вы все это помните? Ужасное испытание! У нас в Англии сначала никто не понимал, как худо все обернулось; все опомнились только тогда, когда отрубили голову самому королю…

Филип решил, что имеет дело с роялисткой. Он слышал, что некоторые бывшие аристократы лишились всего; оставшиеся в живых были вынуждены по-прежнему скрываться, находясь под подозрением после роялистского заговора против Наполеона.

Девушка повернулась к нему, и он впервые заметил, до чего красивы ее глаза: янтарно-золотые, с длинными темными ресницами, заострившимися от слез.

– Кто вы? – невольно вырвался у него вопрос.

– Мария Антония Каталина де Кастельянос-и-Гиллардо, – бойко отчеканила она и добавила совсем просто: – Но все зовут меня Марисой. Так называла меня мама – француженка. Ее бросили в тюрьму и отрубили голову вместе с остальными. По рассказам Дельфины, она храбро приняла смерть.

– Господи! – воскликнул Филип, позабыв про сдержанность.

Сочувствие, читавшееся на его красивом расстроенном лице, вызвало у Марисы желание поведать ему все – вернее, почти все. Она зачастила:

– Я жила в монастыре в Испании, но меня захотели выдать за человека, которого я никогда в жизни не видела, за… распутника. Поэтому я и сбежала, надеясь во Франции, в Париже, разыскать свою тетку, Эдме. Она замужем за англичанином, лордом… Не могу вспомнить, как его зовут! – выкрикнула она в отчаянии. – Возможно, с ним знакомы вы. Тогда я в безопасности.

– Но…

Однако она не дала ему вставить ни слова:

– А еще крестная… Ее мужа, виконта Богарне, гильотинировали, но, как я слышала, спустя несколько дней после его казни расправились с самим гражданином Робеспьером, после чего казни прекратились, поэтому… Она была так хороша собой, так добра! Я совершенно уверена, что стоит мне с ней увидеться, и…

У Филипа Синклера голова шла кругом. Рассказ девушки звучал слишком неправдоподобно. Тем не менее он не исключал, что она имеет в виду ту самую Жозефину де Богарне, которая вышла замуж за выскочку-корсиканца и стала первой дамой Франции.

– Вы говорите о своей крестной… Не припомните ее первое имя?

– Мария Жозефина Роз де ля Пажри – это ее девичья фамилия. Потом она вышла за виконта. Она была креолкой с Мартиники, как моя мать и тетя Эдме. О, месье! – От волнения она опять перешла на французский. – Неужели вы догадываетесь, о ком я говорю? Она до сих пор живет в Париже?

Остаток этого дня, начавшегося из рук вон плохо, больше напоминал сон; Мариса чувствовала, что судьба, прежде такая немилосердная, наконец-то сжалилась над ней.

За последующие четыре часа она обрела не только крестную, но и тетку. Это счастье стало возможно только благодаря стараниям красавца англичанина Филипа Синклера, который, выслушав ее рассказ, не теряя ни минуты, помчал ее прямиком в Мальмезон, где в тот момент проживала супруга первого консула Франции.

Прошло немало времени, прежде чем Мариса, еще не полностью придя в себя, осознала свое счастье. Видимо, Господь в конце концов даровал ей прощение.

Ее крестная, подруга детства матери, оказалась женой самого Наполеона Бонапарта, человека, завоевавшего почти всю Европу! Тетушка, графиня де Ландри, воспользовалась хрупким миром, чтобы посетить Францию. Она как раз находилась в Мальмезоне, у своей давней подруги, когда в ворота влетел молодой англичанин, которого она помнила по Лондону.

С этого момента вся жизнь Марисы перевернулась. Перемена была настолько разительной, что она никак не могла поверить в реальность происходящего. Словно по волшебству она, неимущая сирота, превратилась в модную даму в нарядах от знаменитого кутюрье Леруа, за прической которой ухаживала служанка. Ее подружкой была теперь дочь Жозефины Гортензия, которую она помнила с детства; сам Наполеон обращал на нее внимание и трепал на ходу по щеке.

Какое преображение! Зеркало подсказывало ей то, о чем не могли высказаться окружающие: она перестала быть дурнушкой, каковой всегда себя считала. С модной прической, перехваченной золотой диадемой, в прозрачном муслиновом платье с золотым и серебряным шитьем, она теперь не уступала самым блестящим из сверстниц и притягивала к себе взгляды кавалеров. Только ее тетушке и крестной была известна во всех подробностях история ее появления в Париже, однако даже им она не открыла имени своего обидчика.

Они не стали настаивать, и Мариса, купаясь в любви и ощущая себя в полной безопасности, несколько недель наслаждалась роскошью и вниманием к себе. Внезапность ее появления во Франции не вызывала подозрений: поскольку она находилась под опекой первого консула, то никто не смел открыть рот. Крестная Жозефина и тетя Эдме ограничивались короткими замечаниями, из которых следовало, что девушка провела почти всю жизнь в испанском монастыре, после чего приехала к родне.

Ее домом стал Мальмезон. Тетушка Эдме, моложавая и по-прежнему привлекательная, играючи