Отложив карты, он отнес ее на скомканные одеяла, но, к ее разочарованию, больше ничего не сказал. Таинственность не нарушалась и в последующие дни. Мариса чуть не откусила себе язык – так трудно ей было бороться с любопытством.

Теперь Доминик не мог тратить время на карты: его отряд занялся отловом диких лошадей. Облюбовав отдельный табун или отрезав часть от большого стада, они гнали его, разбившись на десятки и постоянно сменяясь, не давая животным остановиться и отдышаться. Когда бедные кони уже почти падали от усталости без сна, корма и воды, их не составляло особого труда направлять в просторные загоны на берегу реки, чтобы потом набрасывать на них лассо и приступать к объездке – жестокому приучению сначала к недоуздку, потом к уздечке и, наконец, к седлу.

Все это требовало времени. Мариса чувствовала себя заброшенной. Доминик был постоянно занят и к ночи так уставал, что, падая, тут же забывался тяжелым сном. Марисе было больно наблюдать, как обращаются в рабство свободные, красивые животные. Большую часть времени она проводила в одиночестве или за беседами с Лали, вслед за ней впавшей в уныние.

Лали мало-помалу превратилась в ее подругу, наперсницу и советчицу. Велико же было огорчение Марисы, когда как-то утром Лали, обливаясь слезами, призналась, что она и Полус уходят из отряда.

– У нас появилась надежда стать по-настоящему свободными людьми и осесть на собственном клочке земли. Вы должны меня понять. Десять акров и дом неподалеку от Накодочеса. Владелец, испанец, сбежал, не выдержав набегов команчей. Но Полус пришелся индейцам по душе: он выкурил с ними трубку мира, и они не возражают, чтобы мы там поселились. Теперь у нас есть бумаги, делающие нас испанскими гражданами…

Откуда? Заглянув в лицо Лали, Мариса догадалась, что от Доминика. Тот отсутствовал четыре дня под предлогом преследования стада мустангов. Он признавался Марисе, что у него остались в Накодочесе друзья еще с прежних времен. Но если он ездил в такую даль, если так рисковал, то почему скрыл это от Марисы? Она не стала омрачать радость Лали и не подала виду, что расстроена. Обняв подругу, Мариса выдавила улыбку и пожелала счастья. Доминика она снова ненавидела и мысленно осыпала проклятиями.

Но ненависть, которую она в себе взращивала, при ближайшем же разговоре с ним растаяла как дым. На его загорелом, обросшем бородой лице опять выделялся белый шрам. У него был такой усталый вид, словно он провел в седле без сна и отдыха несколько дней и ночей подряд. Как бы он ни поступал теперь и прежде, она любила его. Марисе было достаточно того, что он держал ее при себе; пока это продолжалось, она была готова мириться с чем угодно.

– Почему ты ничего мне не сказал? – спросила Мариса, стараясь казаться спокойной.

– Не знал, получится ли. Я уже обещал Полусу помощь, поэтому он был первым, кому я об этом сообщил.

– Ты пошел на ужасный, совершенно безответственный риск, отправившись в Накодочес!

– С этой бородой я не похож на себя. – Он еще ухмылялся. – К тому же у меня там друзья. Я не мог тебя предупредить, потому что не хотел разочаровывать в случае, если бы дело не выгорело.

– Они действительно будут в безопасности?

– Настолько, насколько безопасность вообще возможна в этих краях. Полус знает, на что идет. Он готов рискнуть.

– А я? Мне ты не оставляешь выбора?

Она твердо решила добиться от него толку. В этот раз он не стал увиливать, а взял ее за подбородок и приподнял лицо.

– Ты и так достаточно рискуешь, оставаясь со мной. Или ты желаешь вернуться к спокойной жизни?

Она молча покачала головой, за что была вознаграждена поцелуем. Ночью на все ее вопросы у него был только один ответ…

На этот раз она была удовлетворена. Но за ночью любви последовали ночи одиночества и безрадостные дни, когда Мариса чувствовала себя оторванной от людей. Ей очень не хватало Лали: раньше, желая переброситься с кем-то словечком, она всегда могла рассчитывать на преданную подругу…

Она жила в выжженной солнцем пустоте, где остановилось время. Ей была отведена роль женщины предводителя, который приходил к ней в те ночи, когда не гонял лошадей и не чертил карты. Она уже сомневалась, что остается с ним по собственной воле. Действительно ли он предоставляет ей выбор или только проверяет? Она не смогла бы его покинуть, но и оставаться с ним, зная о скоротечности их связи, становилось несладко. Ею овладело уныние. Иногда ей казалось, что, глядя в свое отражение в воде протоки, подернувшейся легкой рябью, она видит себя в будущем – со впалыми щеками и ввалившимися глазами, как та несчастная испанка, третья жена индейского вождя…

Сколько еще недель это протянется? В загоны уже набилось более трехсот голов мустангов, и мужчины с утра до вечера объезжали диких животных. Точно так же объездили и усмирили ее, а она и не заметила, как это произошло… Она превратилась в добровольную пленницу, влюбленную в своего тюремщика. Когда же он наденет капюшон палача и занесет топор, чтобы навсегда разрубить связующую их нить?

В отряде все оживленнее обсуждалось возвращение назад и способы истратить заработанное. Женщины, которых сообщники Доминика привели с собой, были взяты взаймы или приобретены по дешевке, поэтому после перехода границы Соединенных Штатов их собирались отпустить на все четыре стороны.

– Знаешь, как я поступлю? Куплю самую большую бутыль виски, какая только есть на свете!

– А я куплю землицы и построю дом, чтобы моя старуха не ворчала, что у меня кишка тонка!

– А я перепробую всех красоток, которых только сыщу, а одну, самую лучшую, поселю в квартирке в Новом Орлеане. А ты, Трюдо?

Мариса, сидевшая в тени и занятая собственными мыслями, встрепенулась: ей показалось, что взгляд усача обжег ее полуголые плечи.

– Я-то? Тоже найду себе женщину, только не продажную содержанку. Куплю себе землю в краю,