– Пока что не считала, – беззаботно отозвалась она, – но могу. Ты, опять ты, снова ты – только с ирландским акцентом, когда решил меня наказать. Дальше Филип – но не раньше, чем ты думал, а потом, той же ночью, сразу после того, потому что… Камил, снова ты… А потом…

– Боже, прекрати! Довольно! Не желаю слушать!

Он сжал ее в объятиях, но этого оказалось мало. Она чувствовала внутри себя пустоту и боль, как от свежей раны, и не знала, что делать: лечить свою рану или нанести такую же ему. Собственный голос доносился до ее слуха как будто издалека, словно она раздвоилась: одна Мариса произносила безжалостные слова, другая не могла решить, аплодировать или рыдать.

– А ты понимаешь, что я не хочу останавливаться? Не мешай. Значит, Камил. Я на нем остановилась? Но об этом тебе и так все известно. – Казалось, говорит не она сама, а незнакомая стерва. – Дальше был Наполеон. Ты ведь не удивишься, узнав, что я и ему позволила себя завоевать? Почему бы и нет? Самое забавное, что мне это быстро наскучило. Мне снова захотелось стать монахиней, но дядя посчитал, что я еще не готова. Он отправил меня в Луизиану с Педро, который, между прочим, до меня не дотрагивался – в отличие от тебя. Потом… Джонас только избил меня – это считать? Маррелл изнасиловал меня, чтобы успокоить, – так он сказал. Последний, кубинец, долго втолковывал, чего он от меня ожидает, а потом начал показывать…

Она не знала, что рыдает, пока он не вытер слезы, сбегавшие по ее щекам.

– Маленькая Мариса, бедная беглая монахиня…

Она отпрянула, словно ее ужалили.

– Никакая я не маленькая и не бедная! Не смей меня жалеть! Можешь сколько угодно меня презирать – мне все равно, но жалость прибереги для кого-нибудь еще, хотя бы для себя самого и всех тех, кто слепо следует за тобой! Знают ли они, как рискуют? Ты хоть представляешь, что может случиться, если вас поймают испанские солдаты? Вы рискуете жизнью, и чего ради? Неужели ты воображаешь, что тебе опять повезет, что ты опять выйдешь сухим из воды?

Ее слова лились свободно, потому что у нее не осталось сил держать все это в себе. Она знала лишь, что, выплеснув накопившееся, испытает неимоверное облегчение, как бы ни отнесся к ее речам Доминик.

К ее удивлению, он выслушал ее тираду не прерывая, с непроницаемым выражением лица. Выговорившись, она стала было всхлипывать, но он удивил ее вторично, обняв и крепко прижав к себе. Она сопротивлялась, но недолго; потом она замерла, испытывая неожиданное удовлетворение от его молчаливого внимания и постепенно успокаиваясь.

– Теперь легче? – осведомился он.

Мариса прижалась мокрым лицом к его груди.

– Да… Нет! – раздался ее приглушенный голос. Она уже не пыталась вырваться.

– Лежи смирно! Лучше попробуй уснуть, – сказал он нарочито грубо. Она напряглась, но позволила ему уложить ее, улечься поудобнее самому и натянуть одеяла, прекращая спор. Вопреки его и своим ожиданиям она больше не боролась, а, напротив, прижалась к нему, грозя лишить самообладания; через некоторое время, когда он уже решил, что она уснула, она со вздохом обняла его.

Утреннее солнце заставило Марису открыть распухшие от слез глаза. Она позавидовала Доминику, способному легко пробуждаться по утрам: он пружинисто вскочил и шлепнул ее, когда она, ворча, попыталась было найти убежище под одеялом.

– Поднимайся! Мы должны быстро свернуть лагерь и переправиться через реку, пока не поднялось солнце. Ты увидишь испанскую территорию, вернее, землю индейцев, как они сами предпочитают ее называть.

Она уловила в его тоне иронические нотки, но уже не нашла его рядом. Почти весь день она видела его лишь урывками.

Они пересекли Ред-Ривер на наспех сколоченных плотах. Ступив на противоположный берег, Доминик поскакал вперед вместе с команчами. Деревья разом расступились, и взгляду предстало бескрайнее колышущееся море – бесчисленные акры бизоньей травы, захлестнувшей холмистую местность.

Отряд испытал прилив сил. Даже сумрачный Трюдо не сдержал улыбки. Команчи беззвучно объяснялись друг с другом и с Домиником на языке жестов.

– Они приглашают нас в гости в свое главное становище. По их словам, сейчас самое время охотиться на бизонов. Испанских солдат пока что нет поблизости: они засели в своих фортах и деревнях к югу, опасаясь Змеиного Народа. – Трюдо тоже обладал познаниями в языке жестов, и Мариса была благодарна ему за то, что он единственный потрудился посвятить ее в смысл происходящего.

– Я думала, мы пришли сюда охотиться за дикими лошадьми, – ядовито проговорила она, но Трюдо, взявший на себя обязанности ее охранника и проводника, лишь мельком глянул на нее из-под тяжелых век.

– Здесь водятся и мустанги. Но их больше на юго-западе, на землях, омываемых реками Тринити и Бразос. Мы туда и направляемся, но сначала надо ответить на гостеприимство команчей – тогда они оставят нас в покое. С ними лучше не враждовать, а дружить. Вам, конечно, не понять, какая это для нас честь: ведь обычно команчи враждуют со всеми – как с другими племенами, так и с бледнолицыми.

Видя вопросительный взгляд Марисы, Трюдо метко сплюнул на длинную травинку.

– Лучше спросите у него. Он подружился с ними несколько лет назад, впервые очутившись на испанских землях. Тогда все здесь было испанским, даже Луизиана. Он прожил какое-то время у них, что тоже очень необычно. – Помолчав, он бесстрастно добавил: – Я слышал, что еще в детстве он был усыновлен каким-то ирокезским племенем. Это было незадолго до Войны за независимость. Возможно, тут и кроется разгадка. Ведь даже семинолы, обитатели южной Флориды, были союзниками Пяти Племен.

– Пять Племен?

Трюдо пренебрежительно покосился на Марису.

– К сожалению, у меня нет времени давать вам уроки индейской истории. Возможно, как-нибудь потом.