жестокой судьбы, человека, мужчину и уже не могла совладать с собственными опасными мыслями. Перестав представлять для нее угрозу, он превратился в загадку. Теперь ей приходилось остерегаться не его, а собственных непрошеных мыслей и чувств.

Днем все обстояло более-менее терпимо, несмотря на долгие часы в седле и опасности в виде аллигаторов и водяных змей, подстерегавших их во время переправ через речные рукава. Но ночи!.. Она мучилась от влажной духоты, комары и мошки лишали ее сна. Иногда причиной бессонницы становился дурманящий запах распускающихся по ночам цветов и яркий свет луны. В такие ночи все вокруг отливало серебром, любая тень таила опасность, а каждый листик отражал лунный свет своим неподражаемым способом; стоило подуть ночному ветерку, как воздух наполнялся волшебным серебристым перезвоном.

С ней что-то происходило: она чувствовала в себе перемену, которая становилась все заметнее с каждым днем пути. Она научилась воспринимать землю в ее первозданном виде, как саму жизнь, а не просто как пейзаж, мелькающий за окном кареты.

Теперь Мариса понимала, почему ее отец и люди, пришедшие в эти края задолго до него, решили здесь остаться. О, колдовство нетронутой дикости, желание открытий и жажда завоеваний! Неужели и Европа была когда-то такой же? Или ее видели такой варварские орды, хлынувшие на нее лавиной?

Вокруг простиралась сама древность, не тронутая и не изгаженная колесами телег. Все здесь казалось древним, как само время: бесчисленные оттенки зеленого, золотые солнечные лучи, синева небес, черные омуты, в которых щелкали челюстями доисторические твари.

Отряд не испытывал нехватки в еде, ибо вокруг в изобилии водилась дичь. Одни расставляли ловушки, другие, подобно Доминику, охотились с помощью лука и стрел. Мариса внезапно сообразила, что и сама ведет существование индейской скво: учится свежевать добычу и готовить на открытом огне еду из охотничьих трофеев. Мужчины постепенно привыкли к ее присутствию. Несмотря на мужскую одежду, она была женщиной, и они все чаще рассказывали ей о своих матерях, сестрах, любимых. Только Доминик держался отстраненно.

Мариса уже перестала задавать вопросы. Некоторые мелочи, казавшиеся прежде очень важными, вроде понятия времени, теперь совершенно утратили смысл. Иногда, лежа на спине и наблюдая звезды, она представляла себе огромные ходики, внезапно переставшие идти. Сколько времени висят в небе звезды? Чего они только не видели!

Постепенно дни слились с ночами, и только местность, по которой они путешествовали, не переставала меняться. Они переправились через неторопливую Миссисипи на грубо сколоченных плотах в месте, почему-то именуемом «Ореховые холмы», после чего преодолели много миль по тоскливым болотам в направлении реки Уошито.

– На другой стороне начинаются отличные земли: плодородные почвы, леса, уйма дичи. Принадлежат они индейцам, но к нам они настроены дружески. Капитан долго жил с ними. Когда мы побывали здесь в последний раз, я выучился их языку жестов.

Жан Трюдо был потомком французских колонистов из Акадии, изгнанных англичанами, и одинаково бегло говорил по-французски и по-испански. Себя он считал телохранителем Марисы и обучал ее метать нож и стрелять из лука.

– На испанской территории мы не будем стрелять из ружей, разве что обороняясь.

– Думаете, придется? – спросила Мариса.

Он пожал плечами:

– Кто знает? У капитана есть пропуск, но после приобретения земель испанцы боятся, что мы заберемся к ним и отнимем все обратно. Они косо смотрят на американцев, даже на простых охотников. Так что нам придется быть настороже.

Проходивший мимо Доминик приподнял бровь, застав Марису за увлеченной беседой с Трюдо. Ревности он не испытал, иначе замедлил бы шаг. «Почему он должен ревновать? – сердито одернула себя Мариса, помимо воли провожая его взглядом. – Для него я всего лишь заложница. Судя по его поведению, он уже перестал отличать меня от других спутников».

Трюдо, проследив ее взгляд, усмехнулся.

– Наш капитан – славный малый, – проговорил он с хитрой улыбкой.

Мариса не справилась с собой и залилась краской негодования.

– Мне нет до него дела. Я всего лишь его пленница, – прошипела она, но собеседник продолжал ухмыляться, показывая белые зубы и топорща длинные усы.

– Пленница? Это вряд ли. Наденьте как-нибудь вечерком женскую одежду, тогда и узнаете, как он к вам относится.

– Поверьте, мне гораздо спокойнее, когда он не обращает на меня внимания! – вскричала Мариса, нисколько не переубедив Трюдо. Где ей было переубедить кого-то еще, если она сама не верила своим словам?

Шли дни. Местность вокруг по-прежнему кишела дичью. Ничто не указывало на скорый конец путешествия.

– Не удаляйтесь от лагеря в одиночку, – предупредила Марису Лали. – Здесь водятся пумы. Полус видел вчера одну, может, она подстерегала наших коней, а может, и нас самих.

Мариса увлеченно разглядывала собственное отражение в лужице и не обратила внимания на эти слова. Боже, в какое страшилище она превратилась! Она загорела гораздо сильнее Лали, постоянно прятавшей лицо под полями шляпы и не снимавшей платье с длинными рукавами, как и подобает креольской даме.

«Я действительно выгляжу как мальчишка, притом чумазый!» – недовольно подумала Мариса. Ее отросшие волосы рассыпались кольцами по плечам, а постоянное передвижение верхом и пешком, а также тяжелый труд на привалах превратили ее в тростинку. Ее бедра стали так узки, что по этому признаку в ней никак нельзя было распознать женщину, под грубой холщовой рубахой с закатанными по локоть длинными рукавами не угадывалось груди. Неудивительно, что банда Доминика видит в ней всего лишь сестренку, а сам он и думать забыл о ее существовании! Он так старательно ее избегал, что даже Лали стала поглядывать на нее со смесью жалости и любопытства, хотя ничего не говорила вслух. Ведь у нее был Полус, с которым она всегда старалась уединиться ночью. Белые, раньше ворчавшие, постепенно приняли