Мариса вскрикнула дважды: сначала от неожиданности, потом от удивления.

– Откуда у тебя?.. – Она прикусила язык, поймав на себе его насмешливый взгляд.

– Откуда у меня такой наряд? Отвечу, хотя тебя это совершенно не касается. Я купил платье на пиратском аукционе в Луизиане, надеясь преподнести сюрприз своей невесте. Но раз я задолжал тебе платье, то можешь забрать его себе. Одевайся, раз ты так торопишься, и прочь с глаз моих!

Он уже начал натягивать собственную одежду, поэтому у нее не оставалось выхода: она взяла в руки роскошное мерцающее платье, которое он кинул ей с подчеркнутой небрежностью, чувствуя себя продажной женщиной, получающей плату за услуги.

Казалось, он никогда не устанет делать ей больно. Видя, как растерянно она перебирает крохотные пуговки, он нетерпеливо отбросил ее руки, развернул ее, как бессловесную куклу, и сам застегнул платье у нее на спине.

«Не надо! – хотелось крикнуть Марисе. – Сжалься надо мной, ничего больше не говори!» Но она и так превзошла предел унижений. К горлу подступила тошнота, когда он небрежно проговорил:

– Надеюсь, тебе хватает ума понять, что встреча с мальчиком – напрасный замысел. Кристиан еще совсем мал, но уже называет Джейн мамой, а она души в нем не чает. Я не хочу, чтобы он испытывал замешательство, не говоря уж о боли. Если он тебе хотя бы немного небезразличен, то ты поймешь, что так для него лучше. Он мой сын, и я несу за него ответственность. Ты вольна жить по-своему и рожать детей, если тебе заблагорассудится. Понятно?

– Да, – послушно ответила она. У нее осталось одно горячее желание – оказаться как можно дальше от него, никогда больше не видеть этих полных ненависти глаз, неизменно пронзавших ее как острые клинки.

Он подобрал с пола шаль и, видя, что она не трогается с места, словно приросла к полу, набросил тонкую материю ей на плечи. Шелковое пурпурное платье с высоким корсажем выгодно подчеркивало очертания ее фигуры и груди. Казалось, платье сшито именно на нее – у Джейн была более крупная грудь, более широкие бедра. На ней платье лопалось бы, а на Марисе сидело как влитое. Он вспомнил, какой она была в Париже и в Лондоне – с драгоценностями в волосах, в ушах, на точеной шее… Сейчас они так и просились к ее новому наряду.

Глаза Доминика затуманились. Мариса не могла не заметить эту перемену и то, как ласково прошлись по ее плечам его пальцы. Время на мгновение остановилось.

– Ты превратилась в настоящую красавицу, цыганочка, – тихо проговорил он.

Если бы он сейчас привлек ее к себе и поцеловал, она не стала бы сопротивляться, а позволила бы опять отнести себя на кровать и повторить все сначала. Она испытала опасное желание погладить его по лицу, увидеть предназначенную ей улыбку, как когда-то в парке рядом с виллой в парижском пригороде, когда они познали друг с другом такое счастье.

Но было уже поздно. Словно сожалея о своей минутной слабости, Доминик отступил назад и посоветовал ей лучше закутаться в шаль.

– Теперь ты далеко не та серенькая пуританка, которую я сюда привел, – процедил он. – У меня нет ни малейшего желания отшвыривать от тебя здешних забулдыг. Они не привыкли наблюдать, как такие хорошенькие штучки, как ты, расхаживают по улице средь бела дня.

Мариса набралась храбрости для дерзкого ответа:

– А ты скажи им, что занял меня на время у мадам Эйвог, у которой всякий может купить меня на вечерок, только за очень высокую плату.

Она испытала мрачное удовлетворение, видя, как он хмурится, недовольный тем, что для нее не составляет секрета существование столь сомнительного заведения.

Огромный роскошный корабль с плоским дном скользил вниз по реке, в сторону Нового Орлеана, увлекаемый неспешным течением. От грязно-желтой речной глади, тонущей в кромешной ночной тьме, не доносилось ни звука, что еще больше усиливало ощущение остановившегося времени и оторванности от остального мира. К действительности возвращало лишь плавное покачивание да черная полоса противоположного берега с редкими огоньками. На небе из темного бархата горели безразличные ко всему звезды.

Чернокожий моряк, несущий вахту на случай появления по курсу отмели или плавающих бревен, напевал себе под нос на креольском диалекте французского языка песню на вечную тему печали и разбитых сердец:

Лали по просьбе Марисы перевела слова песни:

– «Не знаю, что так меня тревожит, не знаю, отчего так сжимается мое сердце…»

«И я не знаю…» – думала Мариса, перегибаясь через деревянный парапет и вглядываясь в черную гладь реки.

Что-то не давало ей уснуть – то ли неподвижная духота ночи, то ли тревожное ощущение движения в потемках навстречу таинственной неизвестности. «Вниз по реке, к Новому Орлеану…» Сколько раз она слышала эти слова, как бурно прославляли люди этот город, якобы оставляющий позади царящей в нем атмосферой сладострастия сам Париж! Оставив позади Нэтчез, они оказались в Луизиане – на орлеанской территории, как временно окрестил президент Джефферсон южную часть обширного пространства, приобретенного его страной у Франции.

Марисе было проще размышлять о том, что ждало ее впереди, чем вспоминать прошлое. И все же горькие воспоминания не давали ей покоя. Ей уже давно полагалось последовать примеру Инес и отойти ко сну в своей тесной каюте, тщательно подоткнув под матрас края марлевого полога, спасающего от комаров. Однако в такую ночь хотелось хоть с кем-нибудь поделиться обуревающими ее новыми впечатлениями: от мерцания бесчисленных звезд над головой, ленивого плескания реки, сочных ароматов буйной