черное платье размером с набедренную повязку.

– Чем могу помочь? – спросил я шутливо.

– Привет, – только и сказал она.

Мои подозрения подтвердились. Это была черная шлюха прямо из Эфиопии, умевшая говорить на остальных языках всего два слова: «привет» и «пока»! Ах ты моя прелесть! Знаком я пригласил ее войти и подвел к кровати. Она села. Я присел рядом. Я медленно откинулся назад, протянул к ней левую руку, а правым локтем оперся на кровать – прямо на телефонную трубку… О боже мой! Там же моя жена! ГЕРЦОГИНЯ! БЛИН!

Я быстро прижал палец к губам, молясь, чтобы эта дикая эфиопка понимала интернациональный язык жестов, известный всем шлюхам. Тем более что в данном конкретном случае понять мой жест было проще простого: «Ни слова, ты, СПИД ходячий! Моя жена на проводе, и если она услышит женский голос в номере, я окажусь по уши в дерьме, а ты не получишь денег!»

К счастью, она кивнула.

Я снова взял трубку и пожаловался Герцогине, что нет в мире большей гадости, чем яйца бенедикт. Она согласилась и сказала, что меня она любит под любым соусом. Я внимал каждому ее слову, а потом сказал ей, что тоже ее люблю, что скучаю по ней и не могу жить без нее. И все это, кстати, была чистая правда.

Но стоило мне высказать эту правду, как меня тут же окатила волна уныния. Как я могу, испытывая такие чувства к своей жене, вытворять при этом то, что я вытворяю? Может, со мной что-то не в порядке? Нормальный мужчина не стал бы так себя вести. Даже успешный мужчина – и тот… Да нет, успешный мужчина тем более не стал бы! Одно дело – если ты женился опрометчиво; тогда такого поведения можно ожидать. Но всему ведь есть предел, и я… нет, лучше не заканчивать эту мысль.

Я глубоко вздохнул и попытался выбросить из головы весь негатив, но это оказалось нелегко. Я правда любил свою жену. Она была хорошей девочкой, хоть и разрушила мой первый брак. Впрочем, в том, что он распался, была и моя вина.

Я чувствовал себя так, как будто меня кто-то понуждает поступать именно таким образом, а не иначе, как будто я веду себя так не потому, что хочу, а потому что все ждут от меня именно такого поведения. Как будто моя жизнь – это какая-то сцена, и Волк с Уолл-стрит кривляется на ней к вящему удовольствию воображаемой аудитории, которая обсуждает каждый мой поступок и спрашивает с меня за каждое мое слово.

Неужели я постиг причину расстройства своей личности? Может, здесь собака зарыта? То есть, может, мне и вправду надо забить на Франку? Она ведь и в подметки не годится моей жене. А этот ее французский прононс – нет, уж лучше бруклинский акцент Герцогини! А ведь даже когда я слегка пришел в себя, я все еще пытался узнать у таможенников номер ее телефона. На фига, спрашивается? А потому что я думал, что именно этого ждут от Волка с Уолл-стрит. Все это так ненормально. И все это так печально.

Я взглянул на телку, сидевшую рядом. А вдруг у нее и вправду СПИД? Да вроде нет – на вид совершенно здорова. Слишком здоровая, чтобы оказаться носительницей ВИЧ. Да, но она же из Африки… Ну и что с того? ВИЧ не вчера появился. И заразиться им можно через любую дырку, не только африканскую. Да к тому же я никогда еще ничего не цеплял. Почему же на этот раз должно быть иначе?

Она улыбнулась мне, и я улыбнулся в ответ. Эфиопка сидела на краешке кровати, широко раздвинув ноги. Такая бесстыжая! Такая офигенно сексуальная! А эта ее набедренная повязка… задралась почти выше бедер! Все, в последний раз, решено!

Отказаться от этой горячей шоколадной бесовки было бы просто-напросто насмешкой над здравым смыслом!

Так что я выбросил из головы весь этот негативный хлам и твердо решил: вот только разряжу в нее свою обойму – и тут же выброшу весь оставшийся кваалюд в унитаз, спущу воду и начну новую жизнь.

Так я и поступил. Причем именно в этом порядке.

Спустя несколько часов, в 12:30 по времени лягушатников, Дэнни уже сидел наискосок от меня, развалясь на заднем сиденье небесно-голубого «роллс-ройса». Лимузин был шире, чем рыболовецкий траулер, и длиннее катафалка, отчего меня не покидало мрачное ощущение, будто еду я на свои собственные похороны. Это было первым зловещим предзнаменованием того дня.

Мы направлялись на первую встречу с нашими потенциальными швейцарскими банкирами. Я как раз смотрел в заднее окно, не в силах отвести глаза от бьющего в небо гейзера, который вызывал во мне настоящее благоговение, когда Дэнни сказал с большой грустью в голосе:

– Я так и не понял, почему мне пришлось спустить в унитаз весь свой кваалюд. Нет, правда, какого хрена? Ведь не прошло и пары часов, как я забил его себе в задницу. Чертовски обидно, разве не так?

Я посмотрел на Дэнни и с трудом удержался, чтобы не засмеяться. Его можно было понять. В прошлом я тоже, перед тем как пройти очередную таможню, прятал наркоту в собственной прямой кишке, и тогда мне было совсем не до смеха. Кто-то посоветовал мне укладывать колеса во флакончик и затем намазывать его толстым слоем вазелина, но когда я воочию представлял себе этот процесс, то у меня возникало резкое отвращение к вазелиновой стратегии. На такое способен только законченный наркоман.

Как бы там ни было, я был благодарен Дэнни за то, что он присматривал за мной, носился со мной, как с курицей, несущей золотые яйца. Но как долго он будет возиться с курицей, если она вдруг перестанет нестись?

Это был вопрос. Интересный, конечно, но не тот, которым стоило долго заморачиваться. Мои дела шли в гору, деньги текли ко мне быстрее, чем когда-либо. И я ответил:

– Да, обидно, не отрицаю. И не думай, что я не ценю твоего поступка – особенно учитывая, что ты загоняешь его… туда без всякой смазки. Но пора кончать с кваалюдом. Мне нужно, чтобы ты был в своей лучшей форме, по крайней мере еще пару дней, и я тоже должен быть в форме. Идет?

Дэнни откинулся на спинку сиденья и беззаботно заложил ногу на ногу:

– Идет, меня это даже устраивает. В конце концов, я могу себе позволить маленький перерыв. Мне совсем не нравится, когда что-то торчит у меня в заднице.

– Надо бы нам потихоньку заканчивать и с бабами, Дэн. Это становится уже просто отвратительным. – Я замотал головой, пытаясь объяснить свою мысль. – Допустим, эта последняя деваха была реально горячей штучкой. Ты бы видел ее. Шесть футов, а может, и выше! Я чувствовал себя, как новорожденный младенец, присосавшийся к мамкиной титьке, – а это тоже возбуждает, правда-правда.

Я повернулся, высвобождая затекшую левую ногу:

– Негритянки на пробу малость иные, чем европейки, не находишь? Особенно их киски. Они как… ммм… как ямайский сахарный тростник! Э-эх, до чего ж она сладкая, киска негритянки! Она как… впрочем, не в этом дело. Послушай, Дэн, я не могу указывать тебе, куда совать свой член – это твое личное дело, – но лично я пока завязываю с телками. Серьезно.

Дэнни пожал плечами:

– Если бы моя жена выглядела так же, как твоя, я бы, может быть, тоже завязал. Но Нэнси – это же ночной кошмар наяву! Эта женщина просто пьет из меня все соки. Догоняешь, о чем я говорю?

Я подавил желание подробно обсудить наши с Дэнни семейные проблемы и сочувственно улыбнулся:

– Может, вам стоит развестись? Другие же разводятся и ничего, живут. То есть я вовсе не хочу преуменьшать важность твоих проблем с женой, но нам нужно сейчас переговорить о деле. Через пару минут мы будем в банке, но есть пара вопросов, которые мне хотелось бы перетереть с тобой до того, как мы там окажемся. Во-первых, давай разговор буду вести я, ладно?

Дэнни, кажется, обиделся:

– Ты что, меня за дурака держишь?

Я рассмеялся:

– Да вовсе нет! Твоя голова не настолько квадратная, да и серое вещество в ней водится. Но, послушай, я говорю на полном серьезе: очень важно, чтобы ты сидел сзади и внимательно наблюдал. Попробуй раскусить, что на самом деле на уме у этих лягушатников. Я совсем не могу читать их язык жестов. Я начинаю подозревать, что им нечего нам предложить. Во-вторых: что бы там ни было утром –