латинские стихи и изысканные письма, писал о них так: «Они неуловимы и не ведают препятствий на пути чинимого ими зла. Мы разоряем их горы, а они разоряют нашу равнину. В наших епархиях не осталось церквей, наши земли нельзя ни возделать, ни засеять, и они не принесут нам дохода. Стране угрожает хаос, и хотя никто не хочет развязать религиозную гражданскую войну, все замерло, руки у всех сами собой опускаются: невозможно сражаться с призраками».
Между тем призраки то и дело давали о себе знать. Ночью с 26 на 27 октября Кавалье объявился в Юзесе, снял двух часовых, охранявших ворота, а остальным, которые стали поднимать тревогу, крикнул, что подождет у Люссана, когда к нему выйдет г-н де Вержето, губернатор города.
И впрямь, в сопровождении двух своих помощников, Раванеля и Катина, Кавалье направился к небольшому городку Люссану, расположенному между Юзесом и Баржаком на возвышенном месте, со всех сторон окруженном скалами, которые служили ему укреплениями и делали его почти неприступным. Подойдя к Люссану на расстояние трех ружейных выстрелов, Кавалье послал Раванеля попросить жителей поделиться с ними продовольствием; однако те, гордясь своими укреплениями, которые возвела сама природа и которые казались им неприступными, отказались подчиниться требованиям молодого севеннца и вдобавок обстреляли посланца из ружей, так что один из выстрелов ранил в руку рубашечника по имени Ла Грандер, сопровождавшего Раванеля. Под улюлюканье и стрельбу жителей Раванель неспешно отступил, поддерживая раненого товарища, и вернулся к Кавалье. Тот немедля приказал своим бойцам готовиться назавтра к штурму города: уже темнело, а в темноте он опасался что-либо предпринимать. Со своей стороны, осажденные отправили нарочного к г-ну де Вержето, чтобы предупредить его, в каком положении они очутились, а сами, решив оказывать сопротивление, покуда не получат от него ответа, забаррикадировали ворота, насадили косы торчком на рукоятки, привязали крючья к длинным шестам, словом, оснастились всем оружием как для обороны, так и для нападения, какое только смогли собрать. Рубашечники провели эту ночь, став лагерем возле древнего замка Фан на расстоянии ружейного выстрела от Люссана.
На рассвете громкие крики, доносившиеся из города, дали рубашечникам знать, что к осажденным спешит помощь. И впрямь, вдали на дороге показался военный отряд, приближавшийся к ним: то был г-н де Вержето во главе своего полка и четырех десятков офицеров ирландцев.
Протестанты, как всегда, начали с того, что прочли молитвы и пропели псалмы, не обращая внимания на вопли и угрозы горожан; после обращения к Господу они прямиком направились к тем, кто собирался на них напасть, однако сперва послали кружным путем верховой отряд под началом Катина, который должен был по никем не охранявшемуся мосту перебраться через речку и напасть на королевские войска с тыла, когда Кавалье и Раванель вступят с ними в схватку.
Г-н де Вержето между тем продолжал продвигаться вперед, и вскоре реформаты и католики очутились лицом к лицу. Сражение началось с перестрелки, затем Кавалье, видя, что на опушке рощи показалась его кавалерия, и рассудив, что Катина окажет ему поддержку, повел отряд в атаку на противника. Тут Катина, который, заслыша стрельбу, понял, что требуется его вмешательство, пустил свой отряд в галоп и напал на католиков с фланга.
Тем временем одного из капитанов г-на де Вержето застрелили, другого зарубили саблей, ряды гренадеров смешались, дрогнули, обратились вспять и разбежались, преследуемые Катина и его кавалеристами, которые хватали их за волосы и рубили саблями. Г-н де Вержето попытался собрать своих солдат, но его усилия были тщетны, и, окруженный лишь горсткой ирландцев, он был вынужден обратиться в бегство; следом за ним пустилась погоня, и его уже чуть было не схватили, как вдруг, по счастью, он обнаружил возвышенность Гамен, в скалах и утесах которой можно было укрыться; он соскочил с лошади, побежал по одной из тропинок и вместе с сотней человек укрылся в этом форте, возведенном самой природой, — охотиться за ним здесь было чересчур опасно; итак, Кавалье, удовлетворясь своей победой и помня, что его люди и кони уже восемнадцать часов обходятся без пищи, подал сигнал к отступлению и направился в сторону Сена, где надеялся отдохнуть и подкрепиться.
Это поражение жестоко уязвило королевские войска, и они задумали взять реванш. Узнав от лазутчиков, что в ночь с 12 на 13 ноября Кавалье и его войско станут на ночлег в селении близ горы Наж, они затемно обложили гору, так что на рассвете Кавалье оказался окружен со всех сторон. Желая лично убедиться, что ему не оставили никакой лазейки, он выстроил отряд в боевом порядке на возвышенности, передал командование Раванелю и Катина, а сам, заткнув пару пистолетов за пояс и вскинув на плечо карабин, стал пробираться среди зарослей и скал, убежденный, что сумеет нащупать слабое звено в цепи, ежели таковое имеется. Но сведения, добытые лазутчиками, были совершенно верны: все выходы оказались под охраной.
Тогда Кавалье решил вернуться к своему отряду и нырнул в ущелье, но не успел пройти и тридцати шагов, как столкнулся нос к носу с корнетом и двумя драгунами, сидевшими в засаде. Бежать было поздно, впрочем, это и не входило в намерения молодого военачальника, и он пошел прямо навстречу врагам. Драгуны тоже двинулись к нему, а корнет, прицелившись, крикнул:
— Стойте! Вы — Кавалье, я узнал вас. Бежать вам не удастся, сдавайтесь, вас помилуют.
В ответ Кавалье разнес ему голову выстрелом из карабина. Затем, отшвырнув карабин в сторону, потому что это оружие уже не могло ему пригодиться, он выхватил из-за пояса пистолеты, бросился на драгун, двумя выстрелами застрелил обоих и без царапинки вернулся к сотоварищам, которые уже считали его погибшим и приветствовали громкими криками.
Но Кавалье некогда было упиваться торжеством, у него были другие заботы: он вскочил на коня и во главе своих людей обрушился на королевские войска с такой неудержимой стремительностью, что те от неожиданности дрогнули и стали отступать. И тут три десятка женщин, которые принесли на поле боя продовольствие, пришли при виде разгрома в такой восторг, что ринулись в бой и стали биться наравне с мужчинами. Одна девица семнадцати лет от роду по имени Лукреция Гигон особенно отличилась своей неописуемой отвагой. Ей мало было ободрять братьев по вере криками: «Да здравствует Предвечный! Да здравствует меч Гедеона!» — она выхватывала сабли из рук убитых Драгунов и приканчивала ими раненых. Катина во главе десяти человек преследовал беглецов вплоть до равнины Кальвиссон, и только там королевским войскам удалось вновь построиться, благодаря подкреплению, подоспевшему к ним из гарнизона.
Драгуны оставили на поле боя восемьдесят убитых, а Кавалье потерял лишь пять человек.
Кавалье был не только отважным солдатом и искусным военачальником, каким мы его уже узнали: подчас он превращался в сурового судью. Несколько дней спустя после описанного нами сражения он узнал о чудовищном злодеянии. Четверо убийц, все из числа рубашечников, укрылись в лесу Буке; Кавалье немедля отрядил двадцать человек, коим приказал схватить виновных и доставить к нему. Вот подробности этого происшествия.
Дочь барона де Мерарга, недавно обвенчавшаяся с дворянином по имени г-н де Мираман, послушалась уговоров своего кучера, который частенько встречался с рубашечниками, хоть сам был католиком, но не терпел от них никаких обид, и 29 ноября отправилась в Амбруа, где ее ждал муж. Ехала она в карете в сопровождении одной горничной, кормилицы, лакея и кучера, который уговорил ее на эту поездку. Они уже проделали самым благополучным образом две трети пути, как вдруг между Люссаном и Водра ее остановили четыре человека, заставили выйти из кареты и увели в ближний лес. О том, что произошло дальше, известно лишь из показаний горничной; приводим их здесь дословно.
«Эти негодяи заставили нас, — показала она, — пойти с ними в лес, чтобы удалиться от большой дороги; бедная моя госпожа до того устала, что попросила у палача, который ее вел, позволения опереться о его руку, но он оглянулся по сторонам, увидел, что место безлюдное, и ответил:
— Дальше мы не пойдем.
В самом деле, нас заставили сесть на землю, поросшую травой; то было место наших мучений. Моя дорогая госпожа обратила к варварам самые трогательные мольбы и уговаривала их с такой кротостью, что сам дьявол бы смягчился; она отдала им кошелек, золотой пояс, перстень с прекрасным бриллиантом, который сняла с пальца, но ничто не поколебало этих тигров, и один из них сказал:
— Я хочу убить всех католиков, а прежде всего вас.
— Какая польза вам от моей смерти? — спросила госпожа. — Оставьте меня в живых.
— Нет, это дело решенное, — отвечал тот, — и вы умрете от моей руки. Молитесь.
Моя бедная госпожа тут же опустилась на колени и вслух стала молить Бога, чтобы он смилостивился
