— Ну, прислали повестку из прокуратуры, что вызывают как свидетеля. Насчет того митинга. Он пошел и пропал. Оказывается, его в прокуратуре и арестовали. Что теперь делать? — тоскливо спросила женщина.
Малец увлеченно теребил подол ее коротенькой, по моде, юбки
— Пусть не путается с бенеэфовцами, — сурово отрезал Сазон.
— Ничего, не плачь, — утешал Плешка. — В Хельсинкский комитет надо обратиться. Там хорошая женщина-адвокат есть.
Ступак ничего не сказал и, чтоб не травить душу, отошел в темный угол своего гаража. Он чувствовал, что никто ей не поможет, ни Хельсинкский комитет, ни адвокат, ни сто адвокатов, суд и закон были в его руках и свою политику он вел, как хотел — напролом сквозь закон и право, через судьбы людей, топтал конституцию и все международные соглашения. Остановить его может только сила. Да только где ж она, эта сила?. Откуда было ее взять? Темный забитый народ только и знает смотреть в его хитро-блатные глаза и поддерживать все, что он ни скажет. А стоит кому-то из-за границы заступиться за невинные жертвы, помочь деньгами, как тут же — разнузданный поток грязи в газетах и по телевизору — заговор, происки ЦРУ, наступление НАТО на восток. Где-нибудь зашевелится горстка оппозиции, самые смелые из которой хотят сменить власть, так искалечат жизнь и им, и всем родным. На что ж надеяться?
Но через месяц после приезда Шпака в жизни Ступака все переменилось забурлило, засуетилось, словно на пожаре. Утром, только он побрился перед осколком зеркала, в дверь громко застучали, перед гаражом стояла его жена, которую подняли с постели.
Ступак открыл дверь и увидел ее в симпатичном домашнем халате, рядом стояли двое в камуфляже, позади чернела правительственная «волга». Его посадили на заднее сиденье и молча повезли куда-то сначала по городу, а потом в пригород. Провезли мимо каких-то дачных строений по лесу или через парк, подъехали к особняку с колоннами. У Ступака неприятно заныло в груди куда ж это его? Или пронюхали что-то? Наверно нет, но судить по хмурым лицам его спутников и тех, кто ему попадался навстречу, ничего было нельзя, эти умели все хранить в себе. А может, у них нечего хранить-то было — подумал Ступак. Зато сытое, как у Шпака, лицо нестарого еще полковника светилось приветливостью.
— Садитесь, товарищ прапорщик, Ступак, кажется? — спросил полковник и для уверенности заглянул в бумажку на столе. — Как живете? Как здоровье?
— Ничего. — сдержанно ответил Ступак. Он хорошо знал, эти всегда так начинают разговор — про жизнь, здоровье, будто их это сильно волнует.
Разговор, однако, выдался долгим — о жизни о политике, внутренней и внешней, коммунистов и демократов. Судя по всему, поговорить полковник любил, к тому же имел уйму времени. Ступак старался больше слушать, на вопросы сдержанно отвечал, соглашаясь или нет. Кажется, его собеседника это удовлетворяло. Как можно было понять, того больше всего интересовало отношение Ступака к оппозиции, которая «бешено рвется к власти». А также тот факт, что НАТО недвусмысленно «продвигается на восток». Ступак мямлил в ответ, что мало в этом понимает, а сам думал — в гробу я видел это НАТО вместе с тобой. Однако вслух не сказал ничего, даже побаивался, вдруг полковник поймет его крамольные мысли. Но не понял, видно, так как в это время вдохновенно рассуждал, как важно противостоять сегодня агрессии западного капитала и беречь свою отчизну. Что он под этим имел в виду — СНГ, Беларусь, бывший СССР, осталось неизвестным. Потом Ступак полдня просидел в особом кабинете — заполнял анкеты. Они шли по четыре штуки сразу, на нескольких страницах, и он даже вспотел, подробно отвечая на десятки вопросов — от первого про имя-отчество, до имен родителей, месте их рождения и смерти (где и когда умерли, где похоронены, номера их могил). Живого отца Ступак подробно аттестовал, как бывшего партизана, награжденного орденом, а мать… Она умерла, когда он был в Афгане. Сестра Алена жила под Москвой, да только он не знал, где точно (не то в Жуковском, не то в Черняховске) и думал, как написать лучше? А если не знаешь, так совсем не писать? Но тогда могут придраться, что скрываешь. И он написал первое, что пришло в голову город Зеленогорск, улица Космонавтов, 10, квартира 20. Потом, в другом кабинете оформлял подписку о строгой секретности — это уже было, как он догадался, по линии безопасности. Хотя брал подписку лысоватый человек в модном двубортном костюме с очень аккуратно завязанным галстуком, а важности в нем было больше, чем у того полковника. Как-то сдержанно, словно испытывая его реакцию, человек бросил в лицо только одно слово «музыкант», и Ступак понял все. Когда-то ему прилепили эту кличку в очень секретном отделе перед отправкой в Афган. Правда, с того времени ему никто о ней на напоминал, и он уже думал, что про него забыли. Нет, не забыли. А вообще, теперь от него ничего и не требовалось, играть с ними в их секретные игры было просто, пусть потешатся. И он все подписал.
Примерно к полудню все бумаги были оформлены, их забрала красивая, в милицейской форме, девушка с очень суровым взглядом и двумя звездочками на погонах. В последний момент он успел подмигнуть ей, но та и бровью не повела, сложила его бумаги в шикарную зеленую папку и замкнула в сером сейфе в углу. Значит, будет храниться вечно и секретно, подумал Ступак. Потом белобрысый милицейский сержант повез его куда-то в город. Еще издалека он узнал здание МВД. «А это зачем?» — спросил Ступак. «А медкомиссия! — просто ответил белобрысый шофер и хихикнул. — Проверка на СПИД».
Вот это уже мало понравилось Ступаку, точнее, совсем не понравилось. Какого черта, — думал он, теряя всякий интерес к обследованию собственной особы. Что, он им служить собирается? У него совсем другая цель, ему бы только добраться до оружия. Может, дадут «стечкина» или «калашникова» и он подкараулит нужный момент. Собственное здоровье его мало интересовало, пусть и они не волнуются о нем.
Но других это очень волновало. До темноты его водили из кабинета в кабинет, с этажа на этаж, просвечивали его внутренности на мигающих мониторах. Но все было в норме, давление, сказали, как у юноши, и даже похвалили. «Алкоголь употребляете?» — расспрашивал строгий доктор, под халатом которого просвечивали твердые погоны. Ступак с наивным видом покачал головой: «Ну, что вы!» Хирург задержал на нем свой пронзительный взгляд, когда увидел синеватую отметину на плече. «Что, огнестрельное?» «Афган», — коротко ответил Ступак. «А это ушиб?» — доктор довольно грубо ощупал след от недавней омоновской палки. «Упал…» «По пьянке?» — ухмыльнулся доктор. Ступак оставил это замечание без ответа, но, кажется, они друг друга поняли. Дальше были кардиограммы с проводами, опутавшими его руки и ноги, окулист со своей таблицей на стене, и, наконец, долгий разговор с психиатром. Единственное, что Ступак запомнил из этого разговора, настойчивые вопросы про выпивку, наркоту. Ступак решительно отвергал и то, и это, отвечал, что вообще ни-ни, вспоминая при этом, как в том же Афгане, не один раз кайфовал от анаши. Жалко, что бросил. Может, легче бы сейчас было, неожиданно подумал он, сидя перед хитрованом-психиатром. Но, кажется, состояние его здоровья врача удовлетворило. А его — тем более.
До своего гаража он доплелся, когда уже совсем стемнело, рядом во дворе уже зажегся фонарь, засветились окна в хрущевках. Он знал, там теперь все уткнулись в свои заветные ящики — кто в музыкальные шоу, смотреть на кривляк-танцоров со шнурами в руках, а большинство, наверно, в очередной номер самого. Почти каждый вечер он выступал со своим гипнозом — то угрожающе строго, говоря об оппозиции, получившей от ЦРУ задание убить его, то щедро одаривая всех белозубой улыбкой из-под шикарных усов, когда обращался непосредственно к телезрителям. Особенно женщин, которых никогда не забывал, слава Богу, просить поддержать его в святой борьбе за благосостояние народа. Слушая его льстивые обороты речи, женщины были готовы на все, что хочешь, ведь до него никто так к ним раньше не обращался. И уж особенно, никто из больших начальников, не говоря уже о собственных мужьях, не признававших в жизни ничего, кроме бутылки. Мужчины не любили политику, она интересовала их все меньше и меньше, чем хуже и хуже жилось.
Зато она теперь захватывала женщин, и конечно, потому, что теперь в политике верховодил он — такой выдающийся, вежливый, почти что не женатый, он являл собой несбыточные женские мечты о мужчине-кавалере, мужчине-лидере. И выигрывал. Ну, да осталось недолго.
Так думал Ступак, злорадно ожидая, когда его вызовут снова. Должны же они позвать, он уже сам хотел этого. Хотя бы потому, что еды совсем не было, два дня назад одолжил несколько тысяч у бывшего соседа по квартире, подкараулил его у дверей подъезда. Прежде чем дать ему пятерку, сосед долго плакался на жизнь, маленькую пенсию, ленивую дочку, не желающую работать и живущую за его счет. Ступак пообещал, что скоро получит зарплату, рассчитается. И опустил вниз глаза, смотреть на старика было
