— А–га! — ликующе отозвался Марчук.

Еще минута–другая — и показался угол ящика. Высунувшись из соломы, ухо зашитого мешка, казалось, чутко прислушалось к стуку лопат, к сдержанному говору людей. Вот и второе ухо мешка тоже насторожилось: казалось — слушает затаенно, с ненавистью.

Василь и Марчук подали наверх первый мешок. За ним — другой, третий. «Никак — сбруя или полушубки», — сказал Василь. «Увидим», — только и ответил Марчук. Обернулся к окапывавшим ящики:

— Осторожней… В гробах этих, видать, оружие. Ничего не повредите. Все важно — для протокола.

— Торопились, видать, —сказал отец Марчуку, —Даже соломы поскупились погуще…

— Нет, думаю, надеялись скоро все в дело пустить, а не пришлось…

Мешки со следом большой черной печати на боку лежали у наших ног. Точно такие же печати видел я на мешках у Терентия на мельнице. Затаив дыхание, притихшие, мы заглядывали в яму…

Ящики были большие, сколоченные из горбыля. В просветы, сквозь солому проглядывали глянцевитые ложа винтовок.

— Хорошо смазали, черти! — комментировал отец, вытирая рукавом пот со лба.

— А вот главный трофей, — сказал Гаврил. — Думаю, что это… пулемет…

— Не ошибся, — прощупав сквозь брезент какой?то большой бесформенный предмет, сказал отец. — Настоящий «максим»! И колеса, и броневой щиток!..

Уже и брезент, обвязанный истлевшей крапивной веревкой, подан вверх.

Дом Терентия словно вымер. В хлеву надрывно мычала недоеная корова. Белые занавески на окнах были глухо задернуты. Из ближнего окна красным налитым глазом выглядывал цвет герани.

Когда все трофеи были разложены посреди двора, Марчук велел вынести из дома Терентия стол и лавку. Пусть селяне все видят своими глазами!

— Садись, Карпуша… Пиши протокол…

Пока отец писал под диктовку учителя, тот вполголоса переговаривался с Гаврилой: «Ну что? Класс твой добряк Терентий или не класс?»

Гаврил только головой мотал и отплевывался в сердцах. Марчук ему рассказал, что ему пришлось выдержать бой с комиссаром кордона. Тот хотел взять склад своей заставой. Взять ночью — без лишних глаз. Марчук настоял, чтоб оружие вскрыл мир, да притом на виду у всего села.

Комиссару пришлось уступить доводам учителя.

— Вот это все — наилучшая агитация! Многим мозги прочистит, — сказал Марчук. — Агитация и за СОЗ, и за закрытие церкви… Тем более что уезжает… Герасим Петрович. К старшему сыну.

— Нужно будет сход собрать, — сказал Гаврил.

Комиссар кордона явился в сопровождении еще нескольких красноармейцев с винтовками. За воротами Терентия теснилось уже, почитай, полсела. Друг другу передавали новость, что на дворе Терентия нашли склад оружия…

Марчук пошептался с комиссаром, тот поморщился, сказал: «Ладно». Марчук тут же мигнул мне и Андрейке: «Отпирайте калитку. Пусть люди своими глазами увидят, какие подарки для них берег добряк Терентий!»

Народ, давясь, хлынул в калитку. Мы с Андрейкой едва успели отскочить в сторону.

Потом протокол подписывали Симон, Марчук и отец. Гаврил расстегнул нагрудный кармашек, с важностью похукал на сельсоветскую печать и громко пристукнул ее к протоколу.

Василь подогнал подводу к разложенному оружию. Красноармейцы принялись грузить все на подводу.

Ни на кого не глядя, весь посеревший, на крыльце появился Терентий. Его качало из стороны в сторону, как в сильном хмелю. Тяжело ступал он по ступенькам крыльца, будто оставил не дом, а жизнь свою в этом доме.

Два красноармейца с винтовками шли за ним. Возле стола Терентий остановился, поднял тяжелую голову, тусклыми глазами посмотрел на односельчан.

— Люди добрые, не поминайте лихом… Это все мой приймак Маркелка, царство ему небесное. Сильно, знать, любил я его, что так ослеп на старость лет. Это он со своими хлопцами все… Я и знать не знал… Мне сказал, что — седла. Мол, раздобыл для продажи…

— И что мешки на мельнице взял? И что доски на ящики извел — все это вы не заметили? Такой хозяин — и не заметил! У вас и гвоздь без призору не заржавеет, — с надсадой проговорил комиссар кордона… — В общем, прочитайте и подпишите протокол. Хотя можете не подписывать — ваша воля…

— Що его читать… Все одно, — покачал головой Терентий, откинул со лба прядь седых волос и взял ручку с пером. Не спеша, обстоятельно, как все делал в жизни, подписал бумагу и с осторожностью, чтоб не скатилась, положил ручку возле пузырька с чернилами.

— Прощайте, люди добрые… Мабуть больше не свидимся.

— Пожалуй, —жестко отрезал комиссар и кивнул красноармейцам. Те увели арестованного. Его, Терентия, дом, лучший дом в селе, стал его же тюрьмой.

Отец и Марчук шли домой молчаливые, словно устали после непосильной работы.

Я плелся сзади их с отцовским заступом. Благодаря этому заступу мпе удалось сегодпя побывать на столь необычном зрелище. Поэтому едва кончилось дело на дворе Терентия, я тут же взял из рук отца лопату. Отец был до того рассеян, что, кажется, и вовсе не заметил меня.

— О каком Маркеле толковал Терентий? — наконец спросил отец Марчука.

— А ты его, видать, и вправду не узнал? Это тот атаман, главарь банды, которого тебе убитым показывали. Ты пока на войне был, Терентий тут взял в приймаки какого-то родственничка. Из щенка, вишь, волк зубастый вырос. У Петлюры потом офицером был. Терентий, старая лпса, слушок пустил, что погиб приймак. Так все и считали на селе. А он за границей орудовал. Сколько раз переходил границу! Наши об этом знали. Петря у пего связным был. Да не спешили взять голубчика. Аж пока с отрядом не двинулся. В перестрелке пулю и слопал молодой атаман. Была тут у него в соседнем селе зазноба. У нее и выследили мы его.

— Кто это — мы?

— Ну, кордонники… Какая разница?.. Не сердись, только, Карпуша, все–все расскажу… Эх! Да ладно уж, слушай.

— Помнишь, приезжал ко мне в гости один человек. Я всем говорил — брат. Так все и по сей час считают, что брат. Все, кроме тебя, Гаврила, да кое–кого в городе. Учился я когда?то с этим человеком; одно время даже квартиру вместе снимали.

На первый взгляд человек как человек. Веселый, на гитаре играл и песни наши, украинские, пел. В молодости много ли нужно, чтоб подружиться? Впрочем, недолго длилась дружба. Присматривался я к этому человеку, и чем дальше, тем больше в нем не душа, а душонка выказывалась…

Есть, понимаешь, Карпуша, такая порода людей. Кому чего, а им славу вынь да положь. Это очень плохой человек, который не о деле мечтает, а о славе. Причем безразлично какой! Лишь бы люди преклонялись, трепетали, по шнурочку ходили б… Вот и Тарасюк — так звали моего… знакомого. Учился — паршиво, бражничал, барышням своей гитарой голову кружил… Вирши ппсал — скверные, а воображал себя поэтом; пел козлиным тенорком, а уже себя видел на оперпоп сцепе. Наконец вытурили его из ученья, подался на фронт, в офицерье пробился. Поймал дурную болезнь, которую потом всю жизнь тайно лечил. Но это уже потом.

…Все, бывало, напьется, в грудь себя кулаком громыхает: это он так Украине в любви объяснялся. А что ему та Украина? Что его вышитая рубашка. Одна декорация. Пустой, бесталанный человек был. А что мнил из себя! То ли второго Петлюру, то ли самого Наполеона. Ожесточился от своей бесталанности и всему белому свету готов был мстить. Никогда человек на земле не работал, ячмень от гороха не отличит, а толковал про власть земли, про душу мужика, которого надо «вызволять». Одним словом, у Украины нет хуже врагов, чем такие друзья ее…

А годы шли. Потерял я след Тарасюка, учительствую, забыл про него. На кой ляд он мне! А тут — заявился, друг закадычный. Так, мол, и так. В Харькове очередной «Союз освобождения Украины» образовался — очередной «эсвэу», одним словом.