Пейзаж на заднем плане даже при отсутствии резкости красив. Но задний план можно и не замечать, если в этом нет необходимости. Хотя некоторые и любят порадовать перед выстрелом глаз красивым видом. Некоторые же, наоборот, предпочитают ни на что постороннее не отвлекаться, зная, как важна в решительный момент концентрация внимания. Спорить о вкусах, известно, неблагодарное дело…

Объемный ствол «винтореза» медленно, но неуклонно поднялся до уровня глаза. Рука в перчатке с обнаженными пальцами снялась с ложа винтовки, и указательный палец слегка погладил оптический прицел, словно доброго друга приласкал. Но ласка длилась недолго, через пару секунд рука возвратилась на место, а палец удобно устроился на спусковом крючке. Ствол замер, а затем вздрогнул.

В прицел хорошо видно, как упал на землю медный кувшин, как растеклась множеством мелких струек по каменистой земле вода и одновременно в недоумении распрямился умывающийся мужчина с волосатой грудью, которому женщина только что поливала из кувшина на руки. И только после этого женщина начала оседать на каменистую землю двора. Среди камней островками пробивались пучки травы. Женщина не упала сразу, она будто легла на землю, лицом вниз, и рукой вцепилась в пучок травы. По ее спине медленно растекалось широкое кровавое пятно, не сразу заметное на черной одежде…

И только потом прозвучал крик мужчины. Он взвыл дико, с вызовом, и пригрозил двумя поднятыми к небу кулаками кому-то невидимому. На крик выскочили из дома трое испуганных детей – мальчик-подросток и две девочки. Они тоже попали в обзор прицела. Мужчина давно знает, что такое опасность, умеет ее оценивать реально и быстро и потому сразу схватил детей в охапку, стараясь закрыть собой. Но это не так просто. Дети пытаются вырваться, стремясь увидеть, что же произошло с матерью, и понять, почему она лежит посреди двора…

«Винторез» вздрогнул еще раз, будто бы едва слышно коротко кашлянул. И из-под руки отца сразу и без звука вырвалась, увлекаемая неведомой силой, младшая девочка. Она слишком мала, легка и слаба, чтобы удержаться на ногах и осесть на землю. Ребенка тяжелая пуля отбросила в сторону, безжизненной куклой распластав на земле и перевернув.

Раздался новый крик мужчины… Это уже не крик ярости, это крик отчаяния…

Мужчина толкает, с силой толкает детей, возвращая их в дом. Но новая пуля уже торопится к своей жертве. Она настигла сына, надежду мужчины на защиту в старости…

Третий крик еще отчаяннее – мужчина, привыкший полагаться только на самого себя, презрев собственную гордость, вопит, зовет на помощь.

Но помощи прийти неоткуда… Точно такие же крики уже раздаются с разных сторон стиснутого невысокими лесистыми горами небольшого села… И с дальнего края единственной улицы поднимается черный кудрявый, весело рвущийся на ветру дым. Там, откуда в село вступают убийцы, горит уже несколько домов, оттуда же раздаются частые автоматные очереди, видны воюще-шипящие ленты огнеметов…

Мужчина так и не успел затолкнуть в дом хотя бы единственного оставшегося в живых ребенка. Но от снайпера он его закрыл собой. А самого его, большого и сильного, еще недавно такого уверенного в себе, тоже настигла пуля. Он упал без крика, но среднюю девочку успел накрыть собственным простреленным телом.

Девочка и хотела бы вырваться из-под тяжелого тела, да не смогла. Она дернулась в одну сторону, потом в другую и, обессилев от страха, замерла. Это ее и спасло… Как мелкий зверек из норки, смотрела она из-под мышки отца, куда смогла просунуть голову, чтобы дышать, и отцовская густая кровь тонкой струйкой заливала девочке лицо. Но она видела, как по единственной улице села проходила большая группа военных – человек тридцать. Время от времени кто-то один или двое сворачивали в очередной двор, наверное, и в дом заходили, и оттуда раздавались автоматные очереди.

Девочка совсем притихла, когда отцовская кровь залила ей глаза. Умом она понимала, что следует лежать, не шевелясь и не дыша, но маленькое тельце рвалось к свободе. И все же инстинкт самосохранения сработал, когда камни во дворе заскрипели под чьими-то тяжелыми шагами. Она замерла с закрытыми глазами, и только чуть-чуть приоткрыла их, когда шаги стихли. Кровь отца мешала смотреть. Липкая и горячая, она не останавливаясь, текла на ее лицо. Но все же девочка увидела тяжелые башмаки человека, что остановился рядом. Человек поднял руку отца, а когда отпустил, девочка увидела, что мертвый отец сжимает в руке автомат. Автомат старый, с потертым прикладом и стертой чернью металла. Девочка не понимала, зачем мертвому человеку оружие, но это ее не беспокоило. Ей мешала кровь, и она занимала все ее мысли. Теперь отцовская кровь уже с ее головы капала на землю. А человек постоял минуту рядом, достал из кармана гильзы от автомата и разложил их на земле с каким-то умыслом.

Из дома вышел другой человек. Как только он попал туда – непонятно, наверное, вошел со двора или со спины девочки. Что-то сказал первому на незнакомом языке. Девочка не знала ни одного языка, кроме чеченского, но ей подумалось, что говорят по-русски. На каком еще языке могут говорить эти убийцы…

Как невыносимо хотелось вытереть лицо от отцовской крови… До умопомрачения хотелось вытереть… И она не удержалась, вытерла… Но в это время башмаки пришельцев уже повернулись к девочке каблуками. Послышались шаги, они удалялись…

Когда стихли вдали голоса убийц, она снова попыталась освободиться от отцовского тела, но сделать это было ей не под силу. Нет в маленьком испуганном теле достаточных сил, чтобы сбросить такую тяжесть, мешающую дышать.

Нет, высвободиться ей не удалось… И стал наползать страх… Липкий, как отцовская кровь… Никто не поспешил освободить ее… Девочке показалось, что она осталась в живых одна во всем большом и злобном мире, и подумалось, что скоро она умрет вот так, в мучениях, не имея возможности выбраться. Задохнется под телом отца, который пытался ее спасти…

Ильдар Набиев, старший следователь по особо важным делам прокуратуры Южного федерального округа, морщился, закрывая нос платком, основательно пропитанным французской туалетной водой. Жара была ужасная, и вонь стояла соответствующая. Однако вывозить тела с места происшествия пока нельзя – работают эксперты. Вот уж кому достается, так уж достается по полной программе. Здесь и запах, и вид. Но это их работа.

– Вот ты тоже мусульманин, – хрипло, с болью выдавливая из себя слова, сказал Саид-Магомет Ягадаев, старший опер из республиканского управления ФСБ. – Что бы ты почувствовал, когда бы в массовом порядке началось уничтожение твоего народа? Только честно скажи, как мусульманин мусульманину…

– Я не понимаю, при чем тут вера, – осторожный по натуре и всегда контролирующий свои слова, уклончиво ответил Ильдар, понимая при этом состояние опера, сочувствуя ему, но не решаясь пока делать кардинальные выводы. – И уничтожают не народ… Давай будем говорить, как профессионалы… Пока мы встретились с единственным фактом уничтожения жителей одного села…

Набиев по национальности таджик, но у себя на родине в Душанбе заканчивал только школу. После школы учился в Москве, женился в Москве на однокурснице-москвичке и работал в Москве, и лишь недавно был переведен с повышением в прокуратуру Южного федерального округа. Семью при этом в Москве оставил, зная, что отсюда, с Северного Кавказа, из такого сложного региона, в Сибирь служить уже не пошлют, если только совсем не будешь работать провально…

– Массового уничтожения… – уточнил формулировку Саид-Магомет. – Пусть одного села, но массового… Невзирая на возраст…

Зло уточнил, с болью и обидой на судьбу, которая заставила его служить тем, кого он подозревает в этом массовом убийстве, ни с чем не сравнимым.

У него воспалены глаза, словно он только что плакал. Должно быть, от напряжения поднялось глазное давление. И зрачки расширены – тоже признак нездоровый.

Ильдар поднял руку, останавливая Ягодаева:

– Не будем торопиться… Еще раз тебя прошу. Нам с тобой служба торопиться не позволяет. – Ильдар от природы человек вдумчивый, несмотря на горячую восточную кровь, обычно толкающую к эмоциональным выводам. – Мы не знаем, кто здесь действовал, с какой целью и по каким причинам… И делать скоропалительные выводы не просто глупо, но и опасно. Опасно в глобальном масштабе.

– Старуха с простреленным лицом говорит, что слышала, как матерились по-русски…

Восьмидесятисемилетней старухе выстрелили в голову. Пуля вошла через одну щеку, сломала вставную челюсть и вышла через вторую. Ранение легкое, и старуху больше заботит то, что она осталась без зубов, чем само ранение. Шамкая, едва ворочая пораненным языком, она рассказала следователям, что видела. А видела она не много, потому что не выходит из своей комнаты уже почти десяток лет – ноги не слушаются.

Ильдар возразил:

– А на каком языке матерятся боевики?.. Что ваши, что наши – таджикские… Мне рассказывали, что даже в Афгане, во времена той войны, моджахеды матерились по-русски. Нахватались от наших солдат…

– Но стрелял-то в старуху человек в форме?

– В какой форме? В какой форме здесь ходят военные? В «парадке» или в «камуфляжке»? Может быть, с полковым оркестром? – Ильдар даже голос повысил, рассчитывая, что таким образом сможет убедить опера в своей правоте. – И боевики – не забывай! – тоже не в цивильных костюмах по горам шляются.

– Боевики не стали бы уничтожать все село… – настаивал Саид-Магомет. – У нас нет таких данных ни по одному случаю за две войны. Они расправились бы с кем-то, кто открыто считает себя их врагом, но не посмели бы уничтожить всех, потому что это сразу настроило бы народ против них… Я уверен… Так поступать не в интересах боевиков… А искать всегда надо заинтересованное лицо… Только заинтересованное лицо… И девочка слышала русскую речь…

– Во-первых, Абу Малик,[6] говорят, до сих пор не выучил чеченский как следует… Только на бытовом уровне общается… Во-вторых, девочка не знает русского языка и не может утверждать, что говорили именно по-русски. Говорить могли на любом языке, вплоть до китайского. Если помнишь, среди боевиков несколько китайцев числится… Мы с тобой должны истину установить, а вовсе не поддаваться настроению и огульно кого-то обвинять. Так давай будем устанавливать…

– Все равно боевикам бойня невыгодна… Они рискуют потерять последнюю поддержку… Это село не входило в число самых лояльных к власти Грозного… Каждый мужчина имел автомат и, думается мне, не для защиты от соседей… И я уверен…

Набиев поднял с земли стреляную гильзу. Показал:

– Патрон «7,62». Стреляли из «АК-47», который давно снят с вооружения.

– Я видел гильзы и от «АК-74»… Тоже валяются… А старые «калаши» могли взять для маскировки. Боевики, наоборот, взяли бы только «семьдесят четверки»… Я уверен в этом…

– А я не могу быть уверенным ни в чем, пока у меня не будет конкретных доказательств. Хотя, признаюсь, сомнения есть и у меня. Но это только сомнения, и не больше… Будем искать, будем думать…

Ильдар резко обернулся на звук приближающихся шагов.

– Что там еще?..

Большую следственную бригаду сопровождают и охраняют два взвода спецназовцев внутренних войск. Как положено: чем больше прокурорских работников задействовано, тем больше отряд сопровождения. Последняя фраза старшего следователя относилась как раз к спецназу. Командир группы сопровождения старший лейтенант Романов вразвалочку, чуть косолапя, подошел к Набиеву и Ягадаеву. Приложил руку к «краповому» берету так, что непонятно – честь офицер отдает или просто приветственно взмахивает рукой. Впрочем, прокуроры – люди полувоенные и мало обращают внимания на такие военные тонкости, к тому же