наших предков!

Я окончил свой рассказ.

— Даниэль! Даниэль! Что делаешь ты здесь в такой час? — бормотал барон, расхаживая по комнате со скрещенными руками.

— Так, значит, больше ничего, господин барон? — громко спросил я, делая вид, что ухожу. Барон словно очнулся от сна, дружески взял мою руку и сказал;

— Да, милый друг! Вы должны исцелить мою жену, с которой, сами того не подозревая, сыграли такую злую шутку. Только вы один можете это сделать.

Я чувствовал, что заливаюсь краской, и если бы стоял против зеркала, то, несомненно, увидел бы в нем весьма глупую и смущенную физиономию. Барон, похоже, наслаждался моим замешательством, он пристально смотрел мне в глаза и. улыбался с откровенной иронией.

— Каким образом могу я это сделать? — выговорил я наконец с большим трудом.

— Ну, ну, — перебил меня барон, — вы имеете дело не с такой уж опасной пациенткой. Теперь я всецело полагаюсь на ваше искусство. Баронесса увлечена и очарована вашей музыкой, и внезапно лишить ее этого было бы глупо и жестоко. Продолжайте ваши занятия музыкой. В вечерние часы вы всегда будете желанным гостем в покоях моей жены. Но только переходите постепенно к более сильной музыке, искусно смешивая веселое с серьезным. А главное, повторяйте эту историю об ужасном призраке. Баронесса привыкнет к ней, она забудет, что призрак блуждает в этих стенах, и рассказ будет действовать на нее не сильнее, чем любая волшебная сказка, которую можно обнаружить в каком-нибудь романе или книге о привидениях. Сделайте это, любезный друг!

С этими словами барон меня отпустил и удалился. Я был уничтожен, унижен до глубины души и низведен до роли ничтожного, глупого ребенка. А я-то, безумец, возомнил, что могу возбудить в нем ревность! Он сам посылает меня к Серафине, он видит во мне лишь орудие, которое можно употребить или бросить по своему желанию. За несколько минут до того я боялся барона, в самой глубине моей души таилось сознание вины, но эта вина позволила мне прочувствовать высшую, дивную жизнь, для которой я уже созрел; теперь же все поглотила тьма, и я видел только глупого мальчишку, который в детском самомнении принял бумажную корону, которую он напялил на свою горячую голову, за золотую. Я поспешил к дяде, который меня уже ждал.

— Ну, тезка, куда это ты запропастился? — спросил он, завидев меня.

— Я говорил с бароном, — тихо и поспешно ответил я, не будучи в силах взглянуть на дядю.

— Черт возьми! — воскликнул дядя, — черт возьми, я ведь так и думал! Барон, конечно, вызвал тебя на дуэль?

Громкий смех, которым разразился старик, показал мне, что он, как всегда, видит меня насквозь. Я сцепил зубы и молчал, потому что отлично знал, стоит мне заговорить, как он осыпет меня градом насмешек, уже готовых сорваться с его губ.

Баронесса вышла к столу в изящном наряде, ослепительная белизна которого соперничала с только что выпавшим снегом. Она казалась измученной и напряженной, но когда, заговорив тихо и мелодично, подняла свои темные глаза, из мрачного их огня блеснуло сладостное томление и мимолетный румянец окрасил ее лилейно-бледное лицо. Она была прекрасна как никогда. Кто может предвидеть все глупости и сумасбродства юноши с слишком горячей головой и сердцем? Ту горечь и гнев, которые возбудил во мне барон, я перенес на баронессу. Все казалось мне злой мистификацией, и я хотел доказать, что вполне сохранил рассудок и проницателен сверх всякой меры. Словно капризный ребенок, избегал я баронессы и ускользнул от преследовавшей меня Адельгейды, так что, как я и хотел, занял место на самом дальнем конце стола, между двумя офицерами, с которыми начал отважно пить. В конце обеда мы усердно чокались и, как бывает со мной при таком настроении, я был необыкновенно весел и шумлив. Слуга принес мне тарелку, на которой лежало несколько конфет, промолвив: «От фрейлейн Адельгейды».

Я взял ее и сейчас же заметил, что на одной из конфет нацарапано серебряным карандашом: «А Серафина?». Кровь закипела в моих жилах. Я взглянул на Адельгейду; она смотрела на меня с весьма хитрым, лукавым видом, взяла свой стакан и слегка кивнула мне. Почти невольно я прошептал: «Серафина», взял свой бокал и залпом осушил его. Взгляд мой был устремлен на баронессу, я заметил, что и она в эту минуту выпила свой стакан и ставила его на стол. Наши глаза встретились, и какой-то злорадный голос шепнул мне на ухо: «Несчастный, ведь она тебя любит!» Один из гостей встал и по северному обычаю провозгласил тост за здоровье хозяйки дома. Стаканы зазвенели в радостном ликовании; восторг и отчаяние боролись в моем сердце, вино жгло меня пламенем, все завертелось вокруг, мне казалось, что я должен у всех на глазах броситься к ее ногам и умереть.

«Что с вами, приятель?» — вопрос моего соседа заставил меня опомниться, однако Серафина исчезла. Обед кончился, я хотел уйти, но Адельгейда задержала меня. Она много говорила — я слушал и не понимал ни слова, она схватила меня за руки и, громко смеясь, кричала мне что-то в ухо; но я, точно пораженный столбняком, оставался нем и неподвижен. Помню только, что наконец машинально взял из рук Адельгейды рюмку ликера и выпил ее, что я очутился один у окна, потом выскочил из залы, сбежал с лестницы и бросился в лес. Снег валил густыми хлопьями, ели стонали, качаясь от ветра; как безумный, носился и скакал я по лесу, дико хохоча и крича:

— Смотрите! Смотрите! Видите, как черт пляшет с мальчишкой, вздумавшим вкусить запрещенного плода!

Неизвестно, чем бы кончилась моя безумная скачка, если бы я вдруг не услышал, как кто-то громко зовет меня по имени. Вьюга меж тем улеглась, из разорванных облаков выглянул ясный месяц, я услышал лай собак и увидел темную фигуру, которая приближалась ко мне. То был старый егерь.

— Эге, милый барчук, — сказал он, — да вы заблудились во время метели, а господин стряпчий вас ждут не дождутся.

Я молча пошел за стариком. Дядю я нашел за работой в судейской зале.

— Ты хорошо сделал, что вышел на воздух, — сказал он мне, — тебе надо было хорошенько проветриться. Не пей так много вина, ты для этого слишком молод. Это негоже.

Я ничего не ответил и молча сел за письменный стол.

— Но скажи же мне, милый тезка, что собственно хотел от тебя барон?

Я все рассказал, заключив тем, что не намерен браться за сомнительное лечение, которого ждал от меня барон.

— Да и не придется, — перебил меня старик, — потому что завтра до свету мы отсюда уедем, милый тезка!

Так и случилось, я больше не видел Серафины!

Как только мы приехали в К., старый дядя стал жаловаться, что путешествие было для него как никогда трудным. Его угрюмое молчание, прерываемое по временам вспышками самого скверного расположения духа, указывало на возвращение припадков подагры. Однажды меня спешно вызвали к нему; старик лежал в постели, пораженный ударом, онемевший, в его сведенной судорогой руке было зажато распечатанное письмо. Я узнал почерк управляющего из Р-зиттена, но был так опечален, что не посмел вырвать письмо из рук дяди; я был убежден в его скорой кончине. Но прежде, чем пришел доктор, в его жилах вновь запульсировала кровь, необычайно сильная натура семидесятилетнего старика выстояла, поборов припадок; в тот же день доктор объявил, что он вне опасности.

Зима в том году была непривычно суровой. За нею последовала холодная, хмурая весна, и получилось так, что не столько удар, сколько подагра, обостренная дурным климатом, на долгое время приковала старика к постели. И он решил удалиться от дел. Он передал свои дела другому стряпчему, и таким образом оказались тщетными все мои надежды когда-нибудь снова попасть в Р-зиттен. Старик терпел только мой уход, только я мог приободрить и развеселить его. Но даже в те часы, когда к нему возвращалась прежняя веселость, мы припоминали охотничьи приключения, и я ежеминутно ждал, что зайдет речь о моем геройском подвиге с волком, которого я уложил охотничьим ножом, — он никогда, никогда не упоминал о нашем пребывании в Р-зиттене, и всякий поймет, что я сам, по совершенно естественной робости, остерегался наводить его на эту тему.

Мои печальные заботы и постоянные хлопоты о старике заставили отступить на задний план образ Серафины. Но как только болезнь отступила, я начал все более живо вспоминать то мгновение, пережитое в комнате баронессы, которое одарило меня сияющим светом навсегда зашедшей для меня звезды.