взял.)

Килиан. Ну, хорошо, и так годится. (Вытирает себе лоб, мавры снова водружают корону ему на голову.) А теперь я хочу отдохнуть от царских дел и по возможности отвлечься от завтрашнего торжественного въезда в Омбромброзию. Подать мне в шатер полдюжины доброго пива и полфунта хорошо нарезанного табаку! А ты, советник, давай-ка на боковую и смотри, завтра утром будь посообразительней! Спокойной ночи, вы, головорезы! (Попыхивая трубкой, уходит в шатер, полог которого запахивается за ним.)

Балтазар. Не будь наш Килиан таким честным малым, не будь у него, как у всех грубиянов, такое золотое сердце, черта с два я бы ему служил. (Уходит вместе с остальными маврами.)

Режиссер. Господин машинист, звоните, пусть делают ночь.

Директор. Как так? Сейчас — ни с того ни с сего, — и вдруг ночь? Это нарушит сценическую иллюзию — ведь всего каких-нибудь десять минут назад поэт Родерих у нас завтракал.

Режиссер. Но в книге написано: «Ночь».

Директор. Значит, вздорная книга — пьеса написана супротив всех канонов театра. Это действие обязательно должно закончиться при свете дня, а уж следующее, с божьей помощью, может начинаться в темноте.

Режиссер. Могли бы прочесть пьесу раньше и заблаговременно внести необходимые изменения, дабы обеспечить сколько-нибудь вразумительную иллюзию. А сейчас играть надо.

Директор. Что? Мало того, что я, директор, ставлю пьесы, я еще должен их читать? Милейший! Я бы попросил впредь воздержаться от подобных вздорных советов! Хватит с меня забот с кассой и с выдачей жалованья, которое я каждую неделю аккуратненько заворачиваю в бумагу и каждый сверток надписываю. Не говоря уж о том, что я пишу программки, что, между прочим, входит в ваши обязанности, как и чтение пьес. Я-то сразу заметил, опять у нас сегодня новомодная, эстетическая пьеса, где вершки и корешки — все вперемешку, а ведь я уж сколько раз вам говорил: не надо мне ничего эстетического, никакой эстетики я на своей сцене не потерплю. И опять попадаются стихи, вы могли бы в лучшем виде переложить их в прозу, как я вам уже неоднократно приказывал. И вообще, господин режиссер, вы-то для чего здесь? Я вами крайне недоволен.

Режиссер. Но, дорогой господин директор, пьеса-то уже идет, что делать?

Директор. Ночь сейчас никак наступить не может, надо вставить еще парочку сцен, чтобы зритель успел позабыть завтрак, — пусть Килиан спокойно выкурит еще трубочку-другую.

Режиссер. Но, ради бога, какие еще сцены? Впрочем, я вот что придумал: одну мы с вами уже сами сыграли, дорогой господин директор, а теперь пусть выйдет кто-нибудь из труппы и произнесет нечто вроде пролога — ну, хоть бы и в середине пьесы, какая разница? — и принесет формальные извинения за автора, нарушившего сценическую иллюзию.

Директор. Да! Именно так! Но кого мы выпустим?

Режиссер. Лучше Адолара никого не найти.

Директор. Сейчас я его приведу.

На некоторое время возникает пауза, потом издали раздаются приближающиеся голоса.

Адолар. Не буду, ни за что я этого делать не буду!

Директор. Какой же вы, однако, упрямец! Послушайте, милейший, выручите меня из беды на этот раз — и я вас век благодарить буду. Записанный за вами штраф за самовольство в первой сцене мы зачеркнем, и вы получите талер прибавки еженедельно! Сами посудите, больше нельзя требовать от честного человека!

Адолар. Вообще-то вы грубиян похлестче мавританского короля, но, как я вижу, становитесь благородным человеком, ежели того требует выгода. Ну, ладно, будь по-вашему, сделаю что могу.

Режиссер (выталкивая его на сцену). На выход, на выход, дорогой коллега!

Адолар (выходит на сцену).

Машинист звонит, и в театре становится несколько темнее, чем было прежде.

Адолар.

(Уходит.)

Появляется Амандус с обнаженным мечом.

Амандус. Все вражье войско придавлено сном, как свинцовой гирей. Умолкла перекличка часовых, обхватив оружие бессильной рукой, они полегли в траве, и во сне им грезится, будто они не спят, будто они бодро держат пищали на изготовку, ходят взад-вперед и громким криком и пением не дают уснуть товарищам, — а они спят как убитые и только тяжко постанывают, с трудом шевеля