Натанаэль Симсон и его предприимчивая дочь. Ротмистр, которому оба, и отец и дочь, давно уже были противны, принялся резко бранить старого еврея, не зная даже, какое он зло причинил барону. Барон между тем все более разгорячался, так что в конце концов обвинил банкира во всем, что с ним случилось, и решил ему жестоко отомстить. Итак, страшно возбужденный и гневный, барон поравнялся с дачей Симсонов… Друзья ехали как раз по дороге через земли придворных стрелков и проезжали мимо расположенных на них дач. Барон заметил сквозь раскрытые двери дачи стол, за которым сидел Натанаэль Симсон с дочерью в обществе нескольких гостей. Они только что отобедали и был подан десерт. Сумерки уже наступили и в комнате зажгли свечи. При этом зрелище барону пришла в голову блестящая мысль…
— Сделай одолжение, — сказал он тихо ротмистру, — поезжай немного шагом вперед, а я тем временем сразу положу конец всем выходкам коварного еврея и его безумной дочери.
— Не делай только никаких глупостей, дорогой брат, чтобы тебя опять не подняли на смех, — предостерег его ротмистр и поехал, как его просил Теодор, вперед по улице.
Тогда барон тихо, совсем тихо подъехал к решетке сада. Развесистое дерево скрывало его так, что из дома его никто не мог заметить. Скрывшись таким образом, он крикнул изо всех сил, придав своему голосу угрожающее, страшное выражение, как будто это был голос какого-нибудь духа:
— Натанаэль Симсон! Натанаэль Симсон!.. Ты ешь в своем кругу! Яд в твои кушанья, проклятый жид! Тебя зовет твой злой дух!
Произнеся эти слова, барон хотел ускакать в кусты и исчезнуть, как дух. Но небо решило дать другой исход этому приключению. Внезапно заупрямившись, лошадь его стала биться и встала на дыбы, так что все усилия барона сдвинуть ее с места оставались тщетными. Натанаэль Симсон от страха уронил нож и вилку. Все общество точно оцепенело. Кто поднес стакан ко рту, тот держал его, не принимаясь пить; а у кого во рту лежал кусок пирожного, тот не решался его проглотить. Но когда услышали топот и ржание лошади, все выскочили из-за стола и двинулись к решетке.
— Э-э, да это вы, господин барон?.. Э, добрый вечер, любезный барон… Не сойдете ли вы с лошади, очаровательный злой дух?
Так кричали наперебой все гости, подняв неудержимый хохот, между тем как барон, исполненный ярости и отчаяния, тщетно старался спастись от этого потока насмешек и дерзких шуток. Ротмистр, услышав шум и догадавшись о новом бедствии, постигшем его друга, вернулся. Едва только лошадь барона его завидела, как вдруг точно с нее упали какие-то чары, удерживавшие ее на месте, она бросилась по направлению к Лейпцигским воротам, скача совсем не диким, но очень умеренным галопом. Ротмистр не покидал более своего друга и ехал также галопом рядом с ним.
— О зачем я родился на свет и зачем пережил я этот день! — вскричал барон трагически, когда оба, и он и ротмистр, остановились перед его домом. — Черт бы побрал, — продолжал он, ударяя кулаками себя по голове, — и верховую езду, и лошадей… Что за унижение должен был я пережить сегодня!..
— Ты увидишь — возразил ему ротмистр спокойно и развязно, — что все, что ты приписываешь верховой езде и благородной лошадиной породе, случилось исключительно по твоей вине. Если бы ты спросил меня, может ли моя лошадь выдержать демонские проклятия, я бы ответил тебе «нет!», и ничего бы не случилось.
Ужасное подозрение вкралось в душу барона против Шнюспельпольда, которого он, к своему ужасу, заметил между гостями Симсона.»
«Господин Барон!
Вчерашняя ваша выходка перед моим садом была только отвратительна и смешна. Никто не может чувствовать себя оскорбленным, и только вы стали предметом насмешек. Тем не менее мы оба, моя дочь и я, просим вас в будущем не посещать нашего дома. В очень скором времени возвращусь я в город, и если вам, уважаемый барон, придется производить какие-нибудь денежные операции, прошу не забывать моей конторы. Остаюсь преданный вам и пр. Берлин… числа…
Натанаэль Симсон,
за себя и за свою дочь Амалию Симсон».
Шестой листок
И на этот раз представляется удобным соединить вместе три листка, так как они образуют в некотором роде конец приключения, случившегося с бароном Теодором фон С. и прекрасной гречанкой. На первом листке сохранилось черновое письмо, написанное канцелярским заседателем Шнюспельпольдом барону. Письмо это было следующего содержания:
«Высокоблагородный г-н барон!
Наконец, благодаря темным силам, я могу исторгнуть вас из вашего безутешного состояния и предсказать вам вперед удачу чар, которые закрепят мое и ваше счастье. Как я уже сказал, созвездия благоприятствуют вам. То, что для другого послужило бы источником крупных неудач, привело вас к цели. Именно ваша нелепая выходка в саду Симсона, которой я был по необходимости свидетелем, порвала сети, раскинутые вам коварным стариком. К этому следует присоединить и то, что вы последние четырнадцать дней строго соблюдали мои предписания, никуда не выходили и не уехали в Мекленбург.
Хотя первое произошло, собственно, от того, что, после вашей последней выходки, всюду, где вы показывались, над вами все смеялись, а последнее потому, что вы ожидали получения денег; но это все равно… В будущую ночь на равноденствие, то есть в ночь с сегодняшнего дня на завтра, будут завершены чары, которые навсегда привлекут к вам княжну, и она уже никогда вас не покинет. С ударом двенадцати часов будьте одетым в греческий костюм в Тиргартене, у статуи Аполлона, и там совершится ваш союз, который через несколько дней надо будет освятить торжественным обрядом в греческой церкви…
Необходимо, чтобы вы во время церемонии в Тиргартене держались терпеливо и повиновались только моим знакам. Итак, в эту ночь ровно в двенадцать часов я жду вас в греческом костюме. С почтением и пр.»
(Доставить по месту жительства).
Второй листок написан мелким, неразборчивым почерком, не встречающимся на других листках, и содержит в себе следующий рассказ:
«На той самой скамейке Тиргартена близ статуи Аполлона, на которой барон Теодор фон С. нашел таинственный бумажник, он сидел, закутанный в плащ, с греческим тюрбаном на голове. Из города доносились удары колокола. Пробила полночь. Резкий осенний ветер зашумел в деревьях и кустарниках, ночные птицы с криком летали в сыром воздухе, тьма становилась все чернее и когда месяц на минуту прорезал облака и осветил своими лучами парк, он принял такой вид, как будто в аллеях замелькали страшные привидения и начали свои безобразные игры и неясные, тихие разговоры… На барона, сидевшего в глубоком уединении, напал страх.
— Так-то начинается, — сказал он, — обещанный мне праздник любви? О вы, святые силы небес! Если бы при мне была моя охотничья фляга с ямайским ромом! Она бы могла висеть у меня на шее, не нарушая стиля греческого костюма. С каким бы наслаждением я, в качестве свободного охотника, глотнул этого напитка и…
Но тут невидимые руки внезапно стащили с плеч барона его плащ. В ужасе вскочил он и хотел было бежать, но в то же время в лесу раздались мелодичные звуки; дальнее эхо отозвалось в ночи; свист ночного ветра стал мягче, месяц победоносно выглянул из туч, и при его свете барон увидел высокую, величественную, закутанную в плащ фигуру.
— Теодорос! — сказала она тихо, сбрасывая свой плащ.
О небесный восторг! Барон узнал княжну в богатом греческом одеянии и с блестящей диадемой на
