покровительницы Марии Медичи: «Я неустанно делал то, что я обязан был делать в отношении королевы, его (Людовика XIII) матери, несмотря на все те клеветы, которые распространяли обо мне по этому поводу».
Распоряжения кардинала, касавшиеся остального состояния, были направлены на создание двух майоратов[85], основой каждого становилось одно из герцогств. Майораты были широко распространены во Франции и создавались для того, чтобы сохранить родовые поместья и имущество нетронутыми, особенно там, где обычное право имело тенденцию защищать права младших наследников на часть имущества их родителей. В качестве своего «законного преемника», который должен был унаследовать его титул герцога де Ришелье, кардинал назвал своего юного внучатого племянника Армана Жана, сына Франсуа де Пон Курле. Предвидя, что последний может почувствовать себя уязвленным тем, что его отвергли в пользу собственного сына, Ришелье завещал ему разнообразное имущество, надеясь убедить его воздержаться от опротестования им своего завещания. Только согласившись с завещателем, он мог сохранить свой бенефиций[86]. Что же касается сестры Франсуа, Марии Мадлен, герцогини д’Эгийон, то она получила по завещанию ряд ценных подарков, включая замок Рюэль, что еще более важно, она была назначена опекуном Армана Жана и его имущества до его совершеннолетия. В число обязанностей, возложенных на нового герцога, входили: строительство особняка в Париже для его семейства, создание библиотеки для коллекции книг кардинала, что сделало бы их доступными ученым, и завершение постройки часовни и коллежа в Сорбонне. Разумеется, не все остались довольны завещанием Ришелье. Брезе, Конде и Пон Курле были убеждены в своем праве его опротестовать, но Эгийон энергично взялась отстаивать последнюю волю кардинала. В марте 1643 года был достигнут компромисс, спасший наследство кардинала от раздела на мелкие части. Однако в 1644 году Конде опротестовал завещание и через два года ухитрился завладеть Фронсакским майоратом. Главной обязанностью Эгийон как душеприказчицы своего дяди была уплата его долгов и распоряжение его наследством. Она позаботилась о сбережении больших сумм наличных денег, достигавших 4 080 000 ливров, которые она осторожно поместила в различных надежных местах. Но Брезе захватил 300 000 ливров в Сомюре, в то время как король конфисковал 1 074 000 ливров в Бруаже и Гавре. Он и Анна Австрийская отказались оплатить долги короны кардиналу в размере 1 035 000 ливров. Более того, Эгийон попросили уплатить долги ее дяди королю в сумме 50 000 ливров. В результате количество наличных денег, бывших в ее распоряжении и нужных для уплаты долгов Ришелье, заметно сократилось. Эти долги были двух видов: личные и непредвиденные. Личные долги включали наследство, оставленное слугам, расходы на содержание дома и определенные траты на земельные угодья. Они достигали примерно 1 568 122 ливров. Непредвиденные долги выросли из требований, предъявленных герцогине после смерти ее дяди, иногда даже по прошествии длительного времени. Брезе и король в одно время так хорошо попользовались наличными деньгами Ришелье, что у герцогини возникли трудности с удовлетворением более значительных исков. В особенности, перестройка Сорбонны оказалась разорительной и бесконечной для ее средств.
Между 1643 и 1648 годами она уплатила около 280 000 ливров и все же ей не удалось исполнить стой обещания, данные кардиналу, и доктора Сорбонны подали на нее в суд. В мае 1646 года она согласилась выплатить еще 250 000 ливров четырьмя частями в течение четырех лет, но в 1650 году она все еще оставалась должна половину этой суммы и была вынуждена прибегнуть к займу.
По мнению Вольтера, Ришелье был обожаем и вместе с тем ненавидим. Оба эти чувства можно отчетливо видеть на всем пространстве его исторической репутации. Ненависть к нему была выказана целым сонмом писателей вскоре после смерти кардинала. Он был излюбленной мишенью потока мемуаров, памфлетов, пасквилей и эпиграмм. О нем распространяли истории всякого рода. С самого начала его обвиняли в том, что он все, включая правосудие, принес в жертву своему ненасытному честолюбию.
Кардинал де Рец считал, что он «в недрах самой законопослушной из монархий создал самую позорную и самую опасную тиранию, которая когда-либо порабощала государство». Ришелье, по словам де Реца, «больше вредил королевским подданным, чем управлял ими». Мишель Ле Вассор, в своей истории Людовика XIV (1712), писал: «Я могу лишь с ужасом взирать на прелата, пожертвовавшего свободой его отечества и миром целой Европы своему честолюбию».
Подобное обвинение было выдвинуто и Вольтером в его «Siecle de Louis XIV» (Веке Людовика XIV) (1715): «С 1635 года шла война, потому что кардинал Ришелье хотел ее; и похоже на то, что он желал ее для того, чтобы сделаться необходимым». В других своих сочинениях Вольтер также поносил «красного тирана», обвиняя его в несправедливости и варварстве. В особенности он не мог простить ему того, что по его приказу был посажен на кол обвиненный в колдовстве кюре Лудена Урбен Грандье. Соглашаясь с тем, что Ришелье стоял у истоков внешнеполитического могущества Франции, он обвинял его в пренебрежении вопросами ее внутреннего благосостояния. Он оставил ее дороги в плачевном состоянии, кишащими разбойниками, а улицы Парижа — утопающими в грязи и полными воришками. Он подверг суровой критике «Политическое завещание» как работу «изобилующую ошибками и ложными понятиями всех видов». Что касается Монтескье, то он именовал Ришелье «плохим гражданином».
С наступлением эпохи романтизма в XIX веке, Ришелье без устали порицали поэты и романисты. Альфред де Виньи в романе «Сен-Мар» (1826) подчинил историю своему поэтическому воображению. Все беды Франции, заявил он в предисловии, были вызваны наступлением Ришелье на власть знати. В 1831 году в своей драме в стихах «Марион Делорм» Виктор Гюго изобразил Людовика XIII простым статистом, в то время как подлинным правителем Франции был тиранический и кровожадный кардинал. Сам Ришелье не появляется на сцене. Его голос, однако, слышен из-за занавеса, в самом финале пьесы, когда он произносит: «Никакой пощады» в канун казни героя Дидье, осужденного за нарушение эдикта, запрещающего дуэли. Но самый нелестный портрет Ришелье был нарисован Александром Дюма в его знаменитом романе «Три мушкетера» (1844). В нем кардинал показан человеком, лишенным веры и справедливости, использующим красную мантию, чтобы скрыть свои неправедные намерения. Людовик XIII в его присутствии — не более чем хнычущий ребенок.
Для историка Жюля Мишле кардинал был «сфинксом в красной мантии», чьи тусклые серые глаза, казалось, говорили: «Всякий, кто узнает мои мысли, должен умереть»; «диктатор отчаянья», который «во всех случаях мог делать добро, лишь совершив злой поступок»; душа, терзаемая «двадцатью другими дьяволами» и разрываемая на части «сидящими внутри ее фуриями». Кардинал, по словам Мишле, «умер столь страшным для врагов, что никто, даже за границей, не осмелился говорить о его смерти. Боялись, что зло и невероятное усилие воли помогут ему вернуться с того света». Самым суровым обвинительным приговором политике Ришелье была его биография, написанная Хилером Беллоком в 1930 году. Она изображала кардинала создателем современной Европы, в которой национализм занял место католицизма в качестве государственной религии. «Мы такие, как мы есть, — пишет он, — разделенные и находящиеся в опасности полного отчуждения именно в силу нашей разделенности, потому что Ришелье обратил свое уединение, свою замкнутость, свой могучий гений на то, чтобы создать современное государство и неожиданно для самого себя разрушить единство христианской жизни».
Довольно о ненависти: кроме нее было еще и восхищение, зачастую такое же безмерное. Иногда оно исходило даже от самых резких критиков Ришелье. Так, Рец воздавал должное стремлению кардинала сокрушить гугенотов и нанести поражение Габсбургам. Эти цели, по его мнению, были столь же огромны, как цели Цезаря или Александра; он добился осуществления первой, и в канун своей смерти далеко продвинулся в достижении второй. Герцог де Ларошфуко вскоре после смерти кардинала доказывал, что личные обиды, вызванные жестокостью его правления, ничего не значат в сравнении с величием его достижений: падение Ла-Рошели, разгром гугенотской партии и поражение Габсбургов. В 1698 году в речи Французской академии Лабрюйер назвал Ришелье гением, который исследовал все тайны правления: служа общественным интересам, он забывал о своих собственных.
Для Обера, автора труда по истории ранней администрации Ришелье, кардинал был подобен факелу, сжигавшему себя, служа другим. Он любил государство больше, чем собственную жизнь. Чувствительный по природе, он выказывал сострадание французскому народу, в то же время способствуя возрастанию величия Людовика XIII в стране и за ее пределами. Отец Гриффе (1758) тоже отмечал черты святости в личности кардинала. Мы обязаны ему рассказом о том, как Петр Великий посетил гробницу Ришелье. Подойдя к памятнику, он воскликнул: «Великий человек, будь ты сегодня жив, я сразу бы отдал тебе половину моей империи, при условии, что ты научишь меня, как управлять другой ее половиной». Для Мишле (даже для
