Гордые, они все такие. А мы не гордые. Мы останемся. У нас ведь с тобой еще нет в запасе ни одной вместе проведенной ночи…

— Ну да… — Вероника улыбнулась грустно и отвернулась к окну, зябко поведя плечами. Потом снова повернула к Стасу лицо, спросила немножко заботливо, немножко насмешливо: — Ты сегодня в конце концов есть у меня попросишь или нет, мой смелый герой-любовник? Или так и будешь скромно отказываться? Что тебе сделать на ужин?

— А что, еще и ужин будет? — весело изумился Стас.

— Нет, буду морить тебя голодом и зверски заставлять работать!

— Ну что ж, моя повелительница, я готов… Я готов работать без сна, еды и отдыха сутки напролет… Только не гони меня от себя, о моя повелительница…

Дурачась, он быстро стащил с себя рубашку и снова потянул к ней будто в мольбе руки. Вероника, смеясь, отбивалась, стараясь изо всех сил отдаться на откуп предлагаемой жизнью ситуации — иногда, наверное, и в самом деле стоит взять и поплыть по течению, не зная, куда оно тебя вынесет. Взять и вот так бездумно делать то, что тебе нравится делать именно сегодня, именно сейчас и именно в эту минуту. Не знала серьезная, замужняя женщина Вероника Андреевна ответов на эти вопросы. Не знала даже, любит ли и впрямь этого красивого, сильного парня, подброшенного ей судьбой то ли женского развлечения ради, то ли для построения новой какой жизни. Она ж, наверное, другая-всякая должна быть, жизнь-то эта, а не только затюканная, как с мамой, или заранее определенная и сыто-правильная, как с Игорем?.. Надо же посмотреть… Надо же заставить себя перепрыгнуть на новую льдину… Или войти в новое, незнакомое озеро…

Уже очень поздним вечером, прокравшись осторожно на кухню с телефонной трубкой под мышкой и плотно прикрыв за собой дверь, она набрала Катькин номер и, прикусив губу, долго слушала доносящиеся из трубки длинные гудки.

— Але… — протянула наконец на том конце провода сонным голосом Катька.

— Кать, это я… Ты уже спишь, да? Я тебя все-таки разбудила? Извини…

— Да ладно, Верка, не извиняйся. Чего ты… — отчаянно зевнув, проговорила Катька. — Раз звонишь в такое время, значит, приспичило. Так что давай выкладывай, чего у тебя там еще стряслось…

— Катька, у меня сегодня Стас остался. И я ему все про Игоря сказала…

— Ну, так ты ж сама этого хотела! Чего теперь?

— Ну да, хотела, хотела! А только мне как-то не по себе, понимаешь? Вот как будто радости у меня по этому поводу нет. Или будто я подлость какую женскую сотворила. Прямо отделаться от этого чувства не могу, и все тут!

— Хм… А ты, значит, непременно еще и радоваться хочешь, да? Сделала несчастным мужа, сына своего обездолила и хочешь, чтоб тебе еще и радостно было? Чего-то ты многого захотела, подруга…

— Кать, ну в чем я, скажи, виновата-то? Ну да, он мне очень помог тогда, десять лет назад… Он меня просто пришел и спас! Так ведь и я ему тоже хорошей женой отслужила целых десять лет! Я ему очень, очень за все благодарна…

— А что, в женах, по-твоему, бабы свой срок отслуживают, что ли? Повинность жизненную несут? Отрабатывают проявленную к ним мужскую заботу? Ну и дура же ты, Верка, прости меня господи. Хорошо же ты в этом случае благодетеля своего отблагодарила — взяла и рога ему в конце концов наставила…

— Да не рога это, Кать. Ну как ты не понимаешь-то? Не могла же я всю жизнь так вот прожить, в этой нашей семейной идиллии…

— А почему не могла, Верк? Вот объясни мне, дуре такой, почему нельзя всю жизнь прожить в идиллии? Это что, так плохо?

— Нет, не плохо. Только все одинаково как-то. Как будто ты годами одну и ту же еду ешь. Очень вкусную, но одну и ту же. Понимаешь?

— Нет, не понимаю. Игорь что тебе, как мужик противен был? В постели нелюб?

— Да нет… Все нормально было…

— Ну может, он раздражал тебя чем сильно? Носками вонючими? Чужими бабскими духами пах? Или ревностью изводил? Ну?

— Да нет, Кать. Нет, конечно. Ты и сама прекрасно знаешь, что нет… Не было ничего такого…

— А почему тогда? Разве может хорошая жизнь надоесть? Если ее глупо с едой не сравнивать, конечно.

— Да не знаю я, Кать! Оттого и маюсь! А хотя, может, и знаю… Только ты не сердись, ладно?

— Ладно, не буду. Говори.

— Меня вот, понимаешь ли, последнее время преследует одно чувство нехорошее, будто в моей жизни что-то мимо проходит. Будто я спряталась за каменной стеной, сижу там и выглянуть боюсь. А за этой стеной, между прочим, события всякие происходят, а я их и не вижу, не знаю, не чувствую!

— Да какие, какие такие события-то?

— Какие? А вот любовь, например. Она, любовь-то, ведь не в том только состоит, наверное, чтоб жить в красивой семейной идиллической картинке, а? Это ведь другое что-то… Это же высший, Божий промысел. А, Катька? А я сижу за своей стеной и ничегошеньки такого не вижу. И так и просижу. И не увижу…

— Это что, Стасик твой — высший Божий промысел? Да не смеши меня, Верка!

— Ой, ну почему сразу Стасик… А если, допустим, это действительно Стасик? Мы же не можем знать определенно про этот самый промысел! А вдруг мне только его любить дано? Там, наверху, наверное, не учитывают того, кого нам любить удобнее? Кого высший промысел пошлет, того и любишь…

— О господи, Верка! Ну, ты и наворотила себе проблем! Слушай, а ты не ошиблась? Может, тебе высший промысел как раз Игоря для любви и послал? А ты взяла да и дала маху? А что, бывает же… — Катька захихикала на том конце провода дробным обидным смехом, но тут же смеяться перестала, лишь вздохнула горестно: — Эх ты, несмышленая моя искательница высших промыслов. Ох, поищешь же ты их, милая, не дай бог, на свою красивую задницу! Знаешь, как в народе говорят? От добра добра не ищут…

— Кать, ну что ты каркаешь! Я и сама боюсь. Ну что делать, раз так уже все случилось? Теперь и обратно уже ничего не повернешь…

— Ну как же не повернешь? Повернуть-то как раз и можно.

— Как?

— Об косяк! Вот возьми да и выстави с утра обратно на морозец своего Стасика, пока он у тебя под боком окончательно не прижился, и дуй с извинениями к Игорю! Он мужик добрый, все поймет, все простит…

— Да ты что, Кать! Ты думаешь, все так просто, да? Он же к родителям ушел…

— Ну и что?

— А то! Его же мамочка меня терпеть не может! Ты же помнишь, я ей сразу не понравилась. То-то сейчас, наверное, радуется! Да она меня уже и на порог своего дома не пустит! Та еще выдра сухопарая…

— Ну, правильно. И не пустит. А ты хочешь, чтоб она тебя с цветами и музыкой после всего встретила? Да если моему Костьке какая-нибудь чувырла рога нагло наставит, я тоже ее на порог не пущу! Да и вовсе она теперь не радуется… Кто же, Верка, вообще радуется, когда с их сыном такое вот вытворяют… Так что иди-иди, прогнись-ка перед свекровкой хорошенько! А то посмотрите на нее! Натворила делов, еще и прогнуться не желает…

— Да ладно, не заводись. Не собираюсь я ничьи пороги обивать в поисках прощения. Как получилось, так и получилось. Так теперь и буду жить!

— Ну что ж, живи… Только очки розовые не забывай хоть иногда снимать, ладно, когда смотришь своему «высшему промыслу» в рожу… Ой, Верка, не нравится мне этот твой Стасик, и все тут… Есть, есть в нем гнильца какая-то. Хоть убей, а не нравится…