— Я хочу другого, глупый, — ответила Анша.

Она поцеловала меня в шею. Остальные, сытые и довольные, уже спали. Я слышал разноголосый храп, сопение и стоны спящих.

— А ведь смерть возбуждает тебя, — сказал я, застегнув комбинезон. — Или тебя возбуждают звери?

Анша негромко засмеялась.

— Гордый злопамятный мальчишка, — сказала °на. — Нет. Наоборот. Я не могу описать тебе, какой Ужас я испытывала сегодня. Каждая клетка моего тела словно чувствовала приближение распада, конца, ничего… и меня трясло, как в лихорадке. Я боялась сойти с ума. Начать кричать и метаться по этой вонючей клетке. Мать наша Двуликая, они так поступили с Кервином, а что ждет нас с тобой, Авене? Ведь на нас эти клейма. Это будет какая-то особенная программа… Надо было чем-то перешибить это ощущение… чем-то столь же сильным. А что касается зверей… Ты задумайся хоть на минуточку — смог бы кто-нибудь из остальных сейчас сделать то, что сделал ты… после всего того, что нам пришлось пережить сегодня…

Я слишком устал, чтобы обсуждать это. Анша снова поцеловала меня в шею — на этот раз нежно, я почти не почувствовал этого. Ей хотелось кричать, но, видимо, не хотелось будить соседей, и она вместо этого кусала меня за что попадется. Попадались в основном шея и плечо, но плечо было хоть немного защищено комбинезоном, а шея у меня уже онемела от боли.

Они пришли за нами утром. На этот раз я даже не успел испугаться. Нас с Аншой сковали вместе за руки и повели по деревне. Она и вправду оказалась маленькой. За околицей расстилались поля, засеянные овсом. Над ними как раз в этот час крутились серебристые головки поливочных устройств, вода разлеталась из них прозрачными веерами. Дорога привела нас к небольшой бетонной будке. Когда мы подходили к ней, я сообразил, что зря потратил время. Можно было лягнуть одного из троих хоботоносцев и бежать в овес. Хотя бы попытаться. Словно услышав мои мысли, один из конвоиров снял с пояса длинную серебристую палку, навел ее на деревце, росшее у обочины, и нажал на спусковой крючок. Невыносимо белая вспышка резанула мне по глазам. Деревце, перерубленное пополам, рухнуло в канаву. Я перевел взгляд с обугленного, очень ровного пенька на стражника. Готов поклясться, он усмехался под своим шлемом.

— Я понял, не надо, — пробормотал я.

Мне вспомнилось жалкое «не надо», которое Штуц повторял как заклинание, и я стал сам себе противен. Мы вошли в будку. Там оказался лифт. Один из стражников нажал три кнопки на панели, двери закрылись, и мы поехали вниз. Путь занял минут десять, и хотя лифт двигался медленно, мы должны были оказаться довольно глубоко под землей. Как мы шли по коридору, я почти не запомнил, хотя вели они нас довольно долго. Меня начало охватывать то чувство, которое вчера так точно описала Анша. И даже мягкая музыка, которая ласкала мой слух — я подозреваю, это один из конвоиров гипнотизировал нас, — не могла заглушить этого бесконечного, животного ужаса. Я еще вяло подумал, что надо бы запомнить дорогу, может пригодиться, но не смог сосредоточиться. К тому же у меня начала болеть правая нога чуть выше колена, и чем дальше мы продвигались, тем сильнее была боль. Сначала я прихрамывал, стараясь поспеть за охранниками, но потом не смог уже идти. Меня побили, пытаясь заставить двигаться, я и сам, в общем, с радостью бы сделал это, но это было выше моих сил. Казалось, что в ногу вместо кости засунули железный прут и медленно разогревают его. Катимаро, раздраженный сопротивлением, поработал надо мной от души, и видимо, стражники поторопились забрать нас — я еще не вполне оправился. В загоне я не замечал этого потому, что мне не приходилось ходить на такие большие расстояния.

Мы оказались в большом подземном зале, битком набитом людьми. При нашем появлении они дружно завопили, радостно и пронзительно. Меня начало трясти, и тут я ничего не мог с собой поделать. Музыка, которую я слышал, стала громче, но перестала оказывать на меня какое-либо действие — и вскоре прекратилась. Меня вытащили и поставили, Анша сама вышла на большой помост. В его центре суетились люди в уже знакомых мне балахонах и противогазах. Толпа бесновалась так, что казалось, потолок сейчас Рухнет нам всем на головы — и это было бы неплохо, надо признать. Люди в балахонах расступились. Я ожидал увидеть столбы, крюки и тазы, но я ошибся. На небольшом, по пояс высотой, постаменте находилась чаша, словно бы позаимствованная из музея, где и началась вся эта история. Такая же, ну или почти такая же чаша всегда стояла на почетном месте в доме моей бабушки. И также скорее походила на кастрюлю, чем на вазу. Но эта чаша была гораздо старше, по ней это было заметно. По грязно-бордовому фону шел голубой причудливый орнамент. Это было так же неожиданно, как увидеть на заснеженном поле работающий компьютер или кресло-качалку с пледом и чашкой дымящегося кофе на неприступном обрыве. Хотя, с другой стороны, это было вполне логично. Как только я заметил, что понимаю речь наших хозяев, я понял, что вельче, мои предки, ушли или были изгнаны из кратера, в котором жили их родичи. Степень падения нравов оставшихся в кратере не удивляла меня. Некоторые историки считают, что вельче приносили своим идолам, всем этим вырезанным из моржовых бивней слонам и змеям, человеческие жертвы. Но как же тем, кто остался в кратере, удалось выжить? Они ведь попали прямо под удар астероида. Немыслимо. «Здесь наверняка была эта система туннелей, — подумал я. — Шахты? Но на Пэллан не велись разработки полезных ископаемых. Или велись…» В этот момент я понял, почему я думаю обо всякой отвлеченной ерунде, и больше не смог, к своей ярости, думать об этом.

Люди в балахонах вещали что-то толпе, и на нас никто не обращал пока внимания. Кроме охранников, разумеется.

— Анша, — пробормотал я. — Что это…

И тут я увидел ее лицо. Есть некоторые вещи, которые я хотел бы забыть, и лицо Анши над неиствующей толпой, нечеткое в дымном воздухе зала, всегда будет стоять первым в этом списке.

— Ритуальная чаша, — сказала Анша медленно.

Она наконец тоже поняла, к кому мы попали в лапы.

— А что-нибудь еще ты можешь сказать?

Тут профессионализм взял верх, и Анша добавила тем голосом, которым разговаривала с ребятишками в экскурсионном зале:

— Очевидно, именно ее копии мы находим в могильниках Вельчера. Самая древняя копия датируется…

Я легонько дернул ее за руку.

— Что им нужно? — спросил я. — Наполнить ее?

В таком случае я уже знал, что с нами будет. Смерть от кровотечения — слишком долгая, чтобы быть приятной.

— Нет, — сказала Анша. — Она уже полна.

Ногу прострелило такой болью, что я чуть не упал и оперся на охранника, который грубо оттолкнул меня. С нас сняли наручники. Аншу повели к чаше первой. В зале стало очень тихо. Человек в балахоне — я раньше думал, что такую форму здесь носят офицеры, но ее, видимо, носили и жрецы, — взял Аншу за плечи и подтолкнул к чаше.

— Смотри, — сказал он на древнем вельчеди. — Но ты не увидишь, никто уже не может увидеть. А ведь были и те, кто мог пить из Чаши. Но кости их рассыпались в прах, и поэтому мы здесь. И мы живы. И ты нужна нам, чтобы защитить нас.

Это, видимо, была ритуальная формула. Никогда мне еще так сильно не хотелось жить, как в тот момент. Это не были мысли или слова; это было слепое желание, от которого бешено и бесполезно стучало сердце и подергивались от напряжения руки. В ноге снова провернулся раскаленный прут, и я чуть не закричал.

Анша не хотела смотреть, но пока первый жрец крепко держал ее за плечи, второй обхватил ее голову и наклонил над Чашей. Анша жалобно вскрикнула. Я увидел, что тело ее обмякло. Но жрецы не дали ей Упасть. Они подержали ее над Чашей какое-то время. Люди в зале начали петь. Это было что-то очень старое, про клыки, на которых не просыхает кровь, про бесконечность выбора и развилок на пути и про то, что путь всегда один. Я думаю, не все из них понимали смысл слов, которые произносили. Аншу бережно взял на руки один из жрецов, выделявшийся своим крепким телосложением, и торжественно вынес из зала.

«Пары, — подумал я. — Какой-то яд налит туда, и его пары… Если задержать дыхание, может быть… Я хочу жить, жить…»

Почему-то — наверное, из-за песни, в которой окровавленные клыки шли рефреном, — я вспомнил о