бирюзовыми глазами восторженных младенцев. Дал согласие на встречу.

Вердыка принимал их ближе к вечеру, в конторе одного из московских вещевых рынков, чья деятельность и доход были ему подконтрольны. Он был тучен, с жирными плечами и выпадавшим из рубашки животом, с потной, складчатой шеей, на которой висел небрежно повязанный галстук. Его заплывшие плутоватые глазки мерцали, как черные мокрые камушки. Темные, в крупных завитках волосы прилипли ко лбу. Щеки были распарены и румяны. Весь он дышал открытыми порами, словно только что вышел из бани, где его всласть нахлестали русскими вениками. Глядя на него, хотелось вьшить пива. В окошко был виден въезд в рынок, куда медленно, тяжко вползал дымный трейлер с заморским товаром. Открывались бесчисленные ряды и лотки с развешанными кожаными куртками, меховыми дубленками, пиджаками, сумками, дорожными чемоданами, турецким и китайским товаром, из-за которого выглядывали бойкие лица кавказских торговцев, шевелилось вязкое толпище покупателей.

– Да, замечательно… Милости прошу… Спасибо, что пожаловали… – Вердыка двумя ладонями пожал Белосельцеву руку, и тому показалось, что его пальцы оказались между двух теплых мягких шмотков сала. – Яков Львович обещал познакомить…

Комната, где они находились, была обычной рыночной конторой с разбросанными образцами товаров, накладными, счетами, с огромным сейфом и компьютером, вокруг которого были навалены хозяйственные бумаги. Среди ералаша, небрежного и беспорядочного убранства выделялась в углу большая икона Спасителя с горящей лампадой.

– Василь Василич! – громко позвал Вердыка. – Попотчуй дорогих гостей по русскому обычаю!

Из боковых дверей явился огромный, тучный, в непомерном пиджаке и обвислых, как паруса, брюках Василь Василич, с лицом, похожим на ржаной каравай, с веселыми безбровыми глазками. На растопыренной пятерне он держал серебряный подносик с тремя хрустальными рюмками водки. Тут же на тарелочке лежали три соленых огурчика. Ловко, грациозно, невзирая на свою полноту, он поднес угощение, протянул в полупоклоне подносик.

– Господа хорошие, попотчуйтесь от нашего гостеприимства! Вердыка взял рюмку, обратился к иконе, перекрестился и, вздохнув во все свои просторные шумные легкие, кинул водку в глубину молодого и горячего зева, тут же послав вдогон зеленый огурчик.

– Пошли нам, Господи, всякие радости и утешения! – сказал он, хрустя огурцом, вытирая мокрые губы толстенной ладонью.

Белосельцев выпил водку, повеселев от этого театрального, «а ля рюс» представления, которое давалось в его честь. Кугель, старательно копируя все жесты хозяина, также обратился к иконе, но не перекрестился, а лишь слегка поклонился. Энергично поднял хрустальную чарку, но лишь едва пригубил и от огурца отказался.

– Василь Василич – наш дворецкий, – пояснял Вердыка, указывая на толстяка, который все еще грациозно держал подносик с рюмками и остатками закуски. – Он работал метрдотелем в ресторане «Савой». Раз случилось ему на Пасху угощать Святейшего. Он изготовил для него такой изумительный постный салатик под названием «Райский сад», где из капустки были построены дерева, из резной свёколки – невиданной красоты цветы, а на пальме из сельдерея и петрушки красовалась райская птица, выточенная из морковки. Патриарх не мог налюбоваться, а потом с аппетитом вкусил, после чего пригласил Василь Василича служить в его резиденции. А уж потом, напитавшись православного духа, он перешел ко мне, грешному. Управляет имением, и вечером, Бог даст, угостит нас настоящей русской кухней.

– Как говорится, чем Бог послал! – подтвердил Василь Василич, с мягкой скромностью, позволяя любоваться собой, понимая, что ему отводится почетная и ответственная роль экспоната.

– Вот так мы и живем, – сказал Вердыка, когда дворецкий скрылся и маленькая сценка из жизни замоскворецких купцов завершилась. – Где можно, восстанавливаем русский уклад. Без молитвы никакого дела не начинаем. Любую стройку, будь то банк или банька, непременно освящаем. Бог нам помогает за то!

– Я рад, что вы познакомились, – сказал Кугель. – Ваша встреча была задумана на небесах, – он снова повернулся к иконе, – вы нашли друг друга. Федор Арсентьевич с его истинно русской широтой и предприимчивостью, и вы, Виктор Андреевич, с вашим опытом, интеллектом, вместе вы можете совершить чудеса. Совершить прорыв в современной русской политике.

– Да, – подтвердил Вердыка, – я долго думал и решил заняться политикой. Отдать русскому делу все свои возможности, все мое состояние. В каком-то смысле сегодня повторяются времена Минина и Пожарского.

– Абсолютно верно! – радовался найденной аналогии Кугель. – Вы, Федор Арсентьевич, русский купец Минин, а вы, Виктор Андреевич, русский военный Пожарский!

– Меня окормляет один из наших епископов, – сказал Вердыка. – Он благословил меня на русском политическом поприще! Сегодня это и есть поле брани, где встречаются в последнем сражении Христос с Сатаной!

В дверь без стука вошел худощавый человек в косоворотке, в батистовой жилетке и в сапогах с узкими голенищами. Его пергаментное лицо украшали очки, бородка и спускавшиеся на лоб редкие белесые волосики. Он был похож на персонажа из пьесы Островского, на приказчика или управляющего, и казалось, если подойти, потянуть за бородку, она отклеится.

– Ригам пришел, – сообщил он тихим скопческим голосом. – Принес, что обещал. Прикажите обождать?

– Зови! – приказал Вердыка, оглядываясь на Белосельцева, давая понять, что от него нет секретов, что он уже наделен дружеским доверием.

Управляющий ушел и тут же вернулся с маленьким улыбающимся азербайджанцем в долгополом кожаном пиджаке, на высоких каблуках, франтоватом галстуке. Улыбка его была радостно-подобострастной, в руках он держал маленький чемоданчик.

– Ты что же мне тут безобразие устраиваешь! – набросился на него Вердыка. – Ты небось не в Гяндже, а в Москве! Ты своим черножопым скажи, что если они митинговать вздумают, то снова палок отведают! Всех повыкидываю к ядреной матери!

– Мы тихие люди, Федор Арсентьевич, – с сильным кавказским акцентом произнес вошедший. – Мы свое место понимаем. Вам спасибо за все, Федор Арсентьевич. Только эти плохие люди, Сучок и братва, подходят к нашим человекам, говорят: «Плати больше!» И так хорошо платим, товар задержался, выручка маленькая. Говорим: «Подожди, придет товар, заплатим». А он нашего человека бил, почти до смерти, теперь в больнице лежит. Надо сказать Сучку, пусть не бьет, еще ждет немного.

– Знаю вас, все врете! Денег у вас полно, наши русские кровные к себе в Гянджу отсылаете, а у нас в России детишкам кушать нечего! Будешь врать, выкину с рынка, а милиция вас из России попрет. Принес, что хотел?

– Как сказал, Федор Арсентьевич, вот! – азербайджанец протянул чемоданчик.

– Тихон, прими! – приказал Вердыка управляющему.

– Пересчитать прикажете? – поинтересовался тот.

– Потом. Он врать не станет. Ему голова дороже. Правда, Ригам? – снисходительно усмехнулся Вердыка.

– За все вам спасибо, – сказал азербайджанец, протягивая управляющему чемоданчик. Тот принял, поискал у себя на поясе связку ключей, нашел длинный, резной. Открыл сейф, кинул в темную глубину чемоданчик. – Из Баку виноград и гранаты прислали. Если не возражаете, Федор Арсентьевич, я вам пришлю.

– Пришли, дорогой. Отдай Тихону, – Вердыка отсылал его с глаз долой. Дождался, когда дверь за азербайджанцем закроется, перекрестился на икону. – Греха с ними не оберешься, ей-богу!

– Этот исламский капитал очень опасен для России, – заметил Кугель. – Исподволь они захватили всю розничную торговлю в Москве. Доллары плывут за границу. Это не в интересах русских.

– Не бойсь! – засмеялся Вердыка. – У меня Сучок и его «братва» – большие патриоты. Чуть что, палкой по черной жопе! А то и по макушке!

Белосельцев с острым интересом наблюдал сцену, ее участников, угадывал подоплеку. Все это были новые, малоизвестные ему персонажи. В них были узнаваемые черты, но лишь в той степени, в какой Белосельцев когда-то видел в театрах пьесы Островского, Горького, Сухово-Кобылина. И эти черты были ненатуральны, заимствованы, взяты напрокат из старых сундуков, подсмотрены из архивных кинолент. Маскировали иную, небывалую прежде сущность, которая не желала проявляться в открытую, пряталась в глубине сейфов, на дне таинственных черных чемоданчиков, в сердцевине бегающих темных зрачков.

– Нам нужно обсудить проблему политического будущего Федора Арсентьевича, – Кугель подождал, когда сцена себя исчерпает и возникнет благодаря ей новая, столь необходимая степень доверительности и согласия. – Нам нужно обсудить состав штаба, направления его работы. Подумать, где, из какой среды пригласить специалистов по пропаганде, орговиков, аналитиков. И, конечно, – юристов, потому что каждый шаг нашего политического и финансового начинания должен оцениваться юридически. Ваши мысли на этот счет, Виктор Андреевич, будут бесценны.

– А, может, мы перенесем разговор в мою усадьбу? – сказал Вердыка. – Зачем в людской обсуждать дворянские проблемы! – засмеялся он, раздвигая пухлые губы. – Там нас ждет ужин. Василь Василич постарался. Я покажу Виктору Андреевичу мою коллекцию картин, интерьер московской усадьбы восемнадцатого века. Там и обсудим.

– За чашкой пунша, под музыку крепостных музыкантов! – съязвил Кугель.

– А что! Мои балалаечники выиграли конкурс народной музыки в Мюнхене, – слегка обиделся за насмешку Вердыка, но не слишком сильно. Было видно, что Кугелю позволено многое, может быть, все.

Вновь появился управляющий, строго и тихо доложил:

– Пришел Королев из налоговой. Прикажете ему обождать?

– Зови, – сказал Вердыка, оглядываясь на Белосельцева, продолжая одаривать его своим доверием, допускать в свои дела, делать свидетелем своих переговоров и встреч.

В комнату вошел крепкий, с военной выправкой человек, седоватый, с уверенным лицом старшего офицера, в кожаном хорошем пальто. Окинул всех внимательным чутким взглядом, пожал всем руки.

– Как служба-дружба, товарищ полковник? – спросил его фамильярно Вердыка, усаживая гостя в кресло. – Как ваш новый шеф? Больно шустер!

– Вы же знаете, Федор Арсентьевич, новый начальник должен себя показать, с лучшей стороны засветить. Потому что и над ним есть начальник.

– Главный у нас начальник – Господь Бог, – Вердыка строго посмотрел на икону. – А ваш-то новую моду взял. Ходит по рынкам с телекамерой, роится самолично в отделах винной торговли, орет на лотошников, и его вечером по телевизору народу показывают. Вот, дескать, новый благодетель России! Вот теперь-то пойдут налоги в казну! Околоточный какой-то, а не генерал. К нам не собирается с телекамерой?

– Угадали, Федор Арсентьевич, – сказал полковник. – Затем я к вам и пришел. Готовьтесь. Следующий визит к вам, с телекамерой.

– Пусть приезжает, встретим хлебом с солью! – благодушно заметил Вердыка.

– И с пушниной? – намекая на что-то, усмехнулся полковник. – Как у вас в меховом отделе? Все чисто?

– С вашей помощью все подчистили. Все накладные, лицензии. Пусть приезжает. Подарю ему собачью шубу со своего плеча! – оба они, посмотрев друг другу в зрачки, рассмеялись, понимая друг друга с полуслова, связанные общностью интересов, невозможные один без другого.