Советник поднял свечу, вглядываясь в Хлопьянова. И тот, воспользовавшись этим, рассматривал его самого. С тех пор, как они виделись в исследовательском центре и Советник, похожий на кудесника, веселый, очаровательный и загадочный, вращал хрустальную пирамиду, рождая сполохи спектров, – с тех пор он осунулся, глаза его блестели болезненно и тревожно, черная щетина казалась нарисованной сажей на бледном лице.

– Мы с вами знакомы? – спросил Советник, пытаясь вспомнить Хлопьянова.

– Я к вам приходил. Пытался рассказать о заговоре, как он мне тогда открылся. Но мне не удалось рассказать.

– Помню! – обрадовался Советник. – Зайдите ко мне, мы продолжим наш разговор!

Хлопьянов, сопровождаемый плывущей свечой и сгорбленным, в наброшенном пальто Советником, вошел в кабинет. Разместился в кресле у стола, на котором ворохом лежали бумаги и книги, карта Москвы, какие-то схемы и графики и стояла знакомая хрустальная призма с неподвижной, вмороженной радугой.

– Они перестали прислушиваться к моим рекомендациям, – Советник указал пальцем в пол, и продолжением его пальца служила линия, уходящая сквозь этажи к кабинетам Руцкого и Хасбулатова. – Они пригласили меня сюда, я согласился. Они хотели слушать мои рекомендации. Но потом в их окружении возобладали другие люди, и они перестали со мной встречаться. Но я все равно останусь здесь, что бы ни случилось. Буду предлагать им мои аналитические разработки на каждом этапе катастрофы.

– В чем ваши разработки? – спросил Хлопьянов, зачарованный магической призмой, не в силах оторвать зрачки от сочного холодного спектра.

– Видите ли, есть принцип перепада социального давления!.. Нас отрезали от внешнего мира, герметически закупорили. Здесь, внутри, где нет телефонов, света, воды, где люди замерзают, болеют, сходят с ума от неизвестности, от зловещих слухов и панических надежд, – здесь возникает зона пониженного социального давления!.. По ту сторону оцепления накапливается возбуждение. Народ накаляется, возмущается, хочет прорваться в Дом. Его начинают бить, отгонять, и там возникает зона повышенного социального давления!.. Затем, когда перепад достигает предела, оцепление внезапно снимают. Народ прорывается в Дом Советов, сливается с осажденными, происходит эмоциональный взрыв!.. Этот взрыв искусно направляется в нужную сторону. Например, в Кремль, где толпу встретят танками и пулеметами. Или на телеграф, где есть средства связи с регионами, но и там толпу ожидает расстрел. Или, скажем, в Останкино, где все эти дни идут ужасающие передачи, оскорбляющие народ, и тогда бойня произойдет в Останкине. А потом, через несколько часов, армию кинут на Дом Советов и подавят гнездо «красно-коричневых»!.. Вот картина, которую я рисую. Но они от нее отмахнулись!..

Хлопьянов в словах Советника узнавал слышанное в особняке у Хозяина. Все то, что случилось и еще может случиться, развивается по изложенному Хозяином плану. Этот план была разгадан Советником. Но Руцкой с Хасбулатовым не верили прозрениям Советника, не верили схемам и графикам, подсвеченным магической линзой. Советник попал в опалу, был удален от центров влияния. Страдал от невозможности влиять и советовать. Открывал случайному человеку свои тревоги и страхи.

– Они не понимают, что борьба перенесена из политической и военной областей в психологическую и парапсихологическую! – Советник схватил хрустальную призму, повернул. И сочный многоцветный мазок скользнул по стенам, по черному окну, остановился на руке Советника, на которой загорелись золотые, фиолетовые, красные огоньки. – Весь расчет противника основан на том, что сломаются психологические основы вождей оппозиции, и они допустят ошибки. Как уже было при нелепом штурме штаба СНГ. Как неминуемо случится при внезапном прорыве блокады. Психологический портрет, снятый мною с Руцкого, свидетельствует о взрывной, импульсивной психике, склонной к непредсказуемым действиям. На войне такая психика свойственна героям, а в политике – пораженцам!..

Он вращал магической призмой, и Хлопьянов не мог от нее оторваться. Зрачки возбуждались зрелищем спектральных цветов. Возбуждение проникало в сетчатку, на дно глазных яблок. И там возникали разноцветные видения, не связанные с этой ночью, осадой, накликающим беду Советником. Стоило уловить мгновение, кинуться по золотому лучу, удариться в хрустальную плоскость призмы и, влетев, оказаться в ином бытие.

Он вдруг вспомнил, как в детстве поймал руками птицу. Выследил дупло, куда днем, в горячий, отекающий смолой ствол, влетает дятел. И ночью, блуждая по туманной опушке, натыкаясь на колючие кусты, отыскал ту сосну. Просунул руку в дупло, и в руках у него оказалась испуганная разбуженная птица. Он держал ее теплое, гладкое, с колотящимся сердцем тело, прижимал к лицу, чувствуя запахи птицы, а потом отпустил, и она улетела в ночь.

В этот лес, к этой птице он переместился по золотому лучу и по нему же вернулся обратно.

– Я знаю людей с той стороны, осуществляющих операцию. Знаю их штаб, особнячок с купидонами и белым роялем. Там работает группа парапсихологов, местных, российских, а также выписанных из Мексики, Индии и оккультных центров Европы. Они создают парапсихологический пучок, направляют его на Дом Советов, парализуют волю защитников, производят разрушения в психике лидеров. Руцкой, как сумасшедший, носится по своему кабинету с какой-то мигалкой. Нащупывает источники электромагнитного излучения, которым, как он уверяет, пользуются разведчики из американского посольства, чтобы подслушивать его, Руцкого, бредни. Но не знает, что это электромагнитное излучение – лишь побочный эффект гораздо более мощных экстрасенсорных лучей, делающих из него психопаралитика! Когда я стараюсь его в этом уверить, предлагаю собрать православных священников, чтобы они молитвой блокировали атаку оккультистов, Руцкой приходит в ярость, грозит, что отошлет меня вон из Дома!

Хрустальная призма вращалась, кидала радугу в черное окно, и какой-нибудь солдат в оцеплении изумлялся, наблюдая разноцветную вспышку. Хлопьянов ждал, когда спектр коснется его зрачков. Выбрал голубой исчезающий лучик. Скользнул по нему в другое пространство, где сочная густая трава, теплое озеро, женщина, раздеваясь, идет к воде, и он, мальчик, в лопухах, обомлев, впервые в жизни вблизи созерцает диво – обнаженную купальщицу. Большое, розовое, влажное от жара тело, сильную с коричневыми кругами грудь, овальный живот с темным углублением пупка, мягкий пышный треугольник внизу живота. Переступив через упавшее платье, подняв локти, отбросив волосы, пошла к воде. Ослепнув, почти теряя сознание, он смотрел, как входит она в озеро, как вскипают вокруг ее колен серебряные пузырьки. Плывет, не вынимая рук, оставляя за собой солнечные разводы. Он чувствует, видит, как подводные струи и водовороты налетают на ее грудь, ласкают живот, омывают полные ноги. Он хочет стать озером, в которое она погрузилась, травой, которую мяли ее стопы, выгоревшей тканью платья, облегавшей ее шею, спину и грудь.

Он успел пережить все это и выскользнул из хрустальной призмы по голубому лучу в холодный кабинет осажденного Дома.

– Дело в том, что им навязывают их собственную смерть, и они принимают ее как благо. Кто привел в Дом Советов фашистов? Кто упорно побуждает их показывать перед телекамерой свастику? Кто заставляет их голосами штурмовиков кричать перед журналистами: «Хайль, Россия!»? И после этого Руцкой хочет сочувствия прессы, девяносто процентов которой состоит из евреев! Хочет сочувствия русских людей, двадцать миллионов которых погибло от рук фашистов! Я говорю ему: «Уберите из Дома баркашовцев. Иначе ваш расстрел будет интерпретирован как расстрел фашистов, и все вздохнут с облегчением!» Я говорю ему это, а он грозит выдворить меня из Дома Советов. Ну что ж, тогда у него не останется никого, кто бы мог уберечь его от безумных действий. Именно этого и добиваются люди из особняка с белым роялем!..

Фиолетовый лучик вылетел из магической призмы. Хлопьянов метнулся к нему, проник в его светящуюся сердцевину и вместе с корпускулами света влетел в другое пространство, за хрустальную грань стекла.

Он на даче у друга, в высокой мансарде. В окне огромная голубая луна. Черные недвижные травы, белесая дорога, квадратный налитый пруд. Все дышит, слабо мерцает, наполнено таинственными ночными жизнями. Луна еще не отражается в пруду, еще не легла дрожащим серебром от одного заросшего берега к другому. Но в воде снуют невидимые существа – плаунцы, рыбьи мальки, водомерки. Они поднимают крохотные волны, эти волны отражают луну, весь пруд в росчерках, искрах, голубоватых мерцаниях. Вот побежала водомерка, колебля лежащую на воде траву. Травинки загораются одна за другой, а водомерка, невидимая, отмечает свой путь по воде брызгами лунного света. И в нем восхищение, сладостное слияние с этой ночной, разлитой повсюду жизнью – с луной, с черным росистым бурьяном, с бегущей по воде водомеркой.

– Вы знаете, я пытался оказывать влияние на последних государственников СССР. Пытался побудить их к действию. Но они слишком поздно воспользовались моими советами. Страна распалась. Распад продолжается. Я пришел сюда, чтобы предотвратить распад. Я хочу предложить мои знания, мой опыт, но меня снова не слушают. У меня самые мрачные предчувствия. Кто-то заинтересован в моем устранении. Быть может, меня убьют. Но я до последнего буду стараться помочь. Ибо для меня, сына Великой Красной империи, нет места в жалких остатках, в которую превращают Родину!

Он отставил призму, и радуга остановилась, вплавленная в стекло. Хлопьянов не успел поймать налетающий в зрачок зеленый лучик. Но не жалел об этом. Здесь, в этом мире, в этом холодном Доме, ему предстоит совершить еще несколько важных деяний, выполнить несколько неотложных заданий и дел. После этого он отыщет Советника и его хрустальную призму и кинется в радугу, как кидаются в воду, вниз головой, вытянув заостренные руки. Исчезнет в стекле, перейдет в иное пространство и время.

– Я должен идти, – сказал Советник, – Руцкой освободился от дневных совещаний. Пойду, попробую его просветить.

Он взял свечу, осветил дверь, пропуская Хлопьянова. Они разошлись, и Хлопьянов видел, как удаляется по коридору Советник, неся над головой слабый колеблемый свет.