– Давайте, – сказала Алиса, которая сразу сообразила, в чем дело.

Зеленый перенес один из цветков на стол в лабораторию, закрепил его зажимами и начал тонкую операцию.

– Я сниму сразу сантиметр, – сказал он.

– Погоди, – остановил я механика. – Начни с тонкого слоя; может быть, ничего и не получится.

Зеленый послушался меня и включил вибробритву. Индикатор, белый от любопытства, вышел из угла и подошел поближе, тихо переступая ногами-палочками. Кустики зашевелились в своей клетке – думали, что будут давать компот. Паук-ткач-троглодит перестал вязать шарф.

Тонкий слой, прозрачный, словно целлофановая пленка, отделился от зеркала. Зеленый осторожно снял его и положил на стол.

Несколько секунд зеркало оставалось темным, но в тот момент, когда я уже решил, что ничего не получилось, зеркало вдруг просветлело. Оно отражало на этот раз ветреный, пасмурный день.

– Все правильно! – сказала Алиса. – Поехали глубже в прошлое!

– Но как мы сможем считать дни? – подумал я вслух. – Ведь мы же не знаем, какой толщины слой одного дня.

Но Зеленый меня не слушал. Он поддел ножом край зеркала и приподнял сразу полсантиметра зеркальной поверхности. Слой отогнулся. Индикатор, от нетерпения меняя цвета, как светофор на оживленном перекрестке, не удержался, сунул длинный тонкий нос под руку Зеленому.

– Ну вот! – расстроился Зеленый. – Я не могу работать, если мне все мешают!

– Он нечаянно, – вступилась за индикатора Алиса. – Ему же интересно.

– Всем интересно, – сказал Зеленый. – Но я ни за что не ручаюсь.

– Продолжайте, – попросил я.

Зеленый осторожно снял слой.

– Как стекло в иллюминаторе, только гнется, – сказал он.

Мы все склонились над ставшим чуть тоньше темным зеркалом.

Понемногу оно прояснилось. Все та же поляна. Но только трава стала бурой, кусты осыпались, а оставшиеся листья пожелтели. Ни бабочек, ни пчел – тоскливо и мрачно. С пасмурного неба сыплет редкий снег, но не остается на земле, а медленно тает на травинках.

– Осень, – сказала Алиса.

– Осень, – согласился Зеленый. Он поднес к зеркалу лупу и сказал: – Обыкновенным глазом не видно, но очень интересно смотреть, как снежинки появляются на кустах и взлетают в небо.

Мы все по очереди посмотрели на снежинки-наоборот. Даже индикатор посмотрел и зашелся салатным цветом от удивления.

– Сколько времени с осени прошло? – спросил меня Зеленый.

– Сейчас лето, – ответил я. – Год здесь чуть больше четырнадцати земных месяцев. Значит, примерно наш год.

– Так, – сказал Зеленый и достал из шкафчика микрометр. – Теперь, – сказал он, – мы сможем точно сказать, сколько зеркалу лет и…

– …и сколько нам нужно снять с него, чтобы увидеть поляну, какой она была четыре года назад, – закончила за него фразу Алиса.

– Сначала, – сказал Зеленый, – срежем с зеркала чуть поменьше четырех лет.

– Не много ли? – спросил я. – Ведь стоит срезать больше, и мы пропустим тот момент, когда здесь был Второй капитан.

– Пропустим – не страшно, – сказал Зеленый, отмечая толщину слоя, – у нас еще целый букет.

Пока он говорил, я краем глаза увидел, что алмазная черепашка быстренько топает к выходу из лаборатории. Проклятая непоседа опять выбралась из сейфа. Я хотел было догнать ее, но потом передумал – жаль было упустить тот момент, когда Зеленый снимет с зеркала четыре года.

– Как у вас дела? – спросил по рации Полосков, который все еще колдовал с металлоразведчиком.

– Все в порядке, – сказал я.

– Тогда я сам полечу на разведчике. Не хочу его одного отпускать. Что-то ненадежно он работает.

– Когда будешь искать «Синюю чайку», – предупредил я, – не забудь, что на планете может оказаться еще один корабль.

– Не забуду.

– Оставь линию связи включенной. Если что, сразу свяжись с нами.

– Помню.

– Может быть, к твоему возвращению у нас будет сюрприз.

– Отлично! Только я люблю хорошие сюрпризы. Плохих сюрпризов не выношу.

Полосков улетел. Слышно было, как зажужжал разведчик, поднимаясь в воздух.

– Готово, профессор, – сказал Зеленый. – Рискнем?

В третий раз Зеленый снял слой с зеркала. На этот раз такой толстый, что еле удержал его в руке. Лепестки цветка облетели, и на столе лежала лишь круглая, вогнутая, словно тарелка, середина цветка.

Она долго не хотела светлеть. Уж очень давно на нее не попадал свет.

А когда наконец показалось изображение, мы поняли, что поляна выглядит совсем не так, какой мы ее видели теперь. Круг посредине, поросший теперь травой, был голый, серый, словно бетонная крышка гигантского люка. Можно было даже разглядеть круглую щель, отделявшую крышку от окружающей земли.

– Видишь! – торжествовала Алиса. – Это правильная поляна!

– Теперь осторожно, – сказал я. – Главное – не срезать лишнего.

– Понимаю, не маленький, – сказал Зеленый.

Но точно срезать не удалось. Пятнистый, светлый, почти прозрачный от нетерпения и жгучего любопытства индикатор в самый ответственный момент нечаянно подтолкнул Зеленого в локоть. Вибробритва скользнула по плоскости и врезалась глубоко внутрь. Зеркало раскололось и упало со стола на пол.

Индикатор от стыда уменьшился вдвое, почернел. Он хотел, чтобы его убили. Он метался по лаборатории, гладя палочками ножек разъяренного Зеленого, наконец бросился на пол и стал совсем черным.

– Не расстраивайся, – уговаривала несчастного индикатора Алиса. – С каждым может случиться. Мы знаем, что ты ни в чем не виноват.

Она обернулась к Зеленому, который все еще проклинал индикатора на чем свет стоит, и сказала:

– Зеленый, не надо, пожалуйста! Ведь индикаторы такие чувствительные, что он может от расстройства умереть.

– И в самом деле, – поддержал я ее, – у нас еще целый букет. Ты же сам говорил.

– Ладно, – согласился Зеленый. Он человек отходчивый и в общем не злой. – Жалко, столько времени потеряли. Может, минута нам осталась до того, как мы разгадаем тайну Второго капитана.

Индикатор, услышав эти слова, съежился еще больше.

Во главе с Зеленым мы вернулись в кают-компанию. Индикатор плелся сзади, все еще почти черный, а вредные кустики вытягивали ветви, чтобы он споткнулся и упал.

Мы даже не успели войти в кают-компанию. Зеленый остановился в дверях и сказал только:

– Ах!

Я заглянул ему через плечо. Обе вазы были свалены на пол, а цветы разорваны, растоптаны, уничтожены какой-то злобной силой. Ни одного целого зеркала не осталось. Лепестки были разбросаны по всей комнате.

И вдобавок ко всему снова исчез говорун.