зрачки сузились в едва заметную щелку. Эти голодные звери чаще других использовались в гладиаторских боях на протяжении многих столетий. Тигр был воплощенной в горе мышц убивающей силой, каждая его клетка дышала уничтожающей энергией. Лазанские тигры были всегда готовы впиться клыками в трепещущую плоть любой жертвы.

Внезапно зверь бросился на прутья клетки, обнажив страшные клыки, и заревел. Отпрыгнув, зверь снова кинулся на решетку, высунув наружу лапу с острыми, как сабли, когтями.

Испуганный барон отпрянул и резко потянул за собой маленького племянника. Мальчик полетел от клетки и ударился о противоположную стенку, что напугало его больше, чем ревущий от ярости зверь. Фейд закатился в таком неистовом крике, что маленькое личико посинело от натуги.

Барон схватил ребенка за плечи.

– Ну, ну, – заговорил дядя резким, но примирительным тоном. – Успокойся. Все уже в порядке.

Но Фейд продолжал громко кричать, и это привело барона в неописуемую ярость.

– Заткнись, я сказал. Нечего рыдать! Но ребенок так не считал и продолжал горько плакать. Тигр продолжал дико рычать и бросаться на решетку; хвост зверя со свистом рассекал воздух.

– Молчать, я сказал! – Барон не знал, что делать. Его никогда не учили обращению с младенцами. – Прекрати же! Но от этой ругани Фейд закатывался еще громче. Как ни странно, но в этот момент барон вспомнил о двух дочерях, которых он зачал для Бене Гессерит. Во время его ожесточенного противостояния с Орденом семь лет назад он требовал, чтобы ему вернули детей, но теперь он понял, что должен благодарить Бога за то, что Преподобные Матери сами воспитали этих недозрелых созданий.

– Питер! – заорал барон во всю силу своих легких, потом подошел к стене и начал стучать по ней своим огромным отекшим кулаком. – Питер де Фриз! Где мой ментат?

Он кричал до тех пор, пока откуда-то из висевшего поблизости динамика не раздался высокий голос ментата:

– Я иду к вам, мой барон.

Фейд продолжал плакать. Когда барон снова подхватил его на руки, то понял, что мальчик намочил пеленки, и не только намочил…

– Питер!

В следующий момент в туннеле появился бегущий со всех ног ментат. Он, видимо, был где-то рядом, потому что никогда не отлучался далеко от своего господина.

– Слушаю вас, мой барон.

Владимир Харконнен, не говоря ни слова, всучил орущего ребенка в руки оторопевшего ментата.

– Делай с ним что хочешь, пусть он только перестанет орать.

Застигнутый врасплох Питер с недоумением смотрел на самого маленького из Харконненов.

– Но, мой барон, я…

– Делай, что я приказал! Ты мой ментат. Ты должен знать все, что мне надо, чтобы ты умел.

Барон сжал оплывшие челюсти и едва удержался от хохота, глядя, как неумело взял ребенка де Фриз.

Ментат держал «благоухающего» Фейда-Рауту, вытянув вперед руки и рассматривая ребенка, как представителя неведомого экзотического вида. Наблюдать выражение его лица было для барона вознаграждением за всю сегодняшнюю нервотрепку.

– Не подведи меня, Питер. – Барон зашагал прочь, немного пошатываясь. Отсутствие одной подвески все же давало себя знать.

Вслед за ним с плачущим ребенком на руках поспешил и Питер де Фриз, недоумевая, как успокоить младенца.

Уединившись в своих покоях и скрываясь от Лето, Кайлея оплакивала смерть своего отца. Стоя возле узкого окна башни, она уперлась пальцами в холодный каменный подоконник и устремила взор на серое бушующее море.

Доминик Верниус был для нее загадкой. Храбрый и умный вождь, скрывавшийся на протяжении двадцати лет. Что он делал? Бежал от сражения, оставив жену на произвол наемных убийц и лишив детей законных прав на престол и наследство? А может быть, все эти годы он тайно прилагал бесплодные усилия, стараясь восстановить власть Дома Верниусов на Иксе? И вот теперь он мертв. Ее отец мертв. Такой энергичный и сильный человек. В это было трудно поверить. Испытывая щемящее чувство потери, Кайлея наконец осознала, что ей не суждено вернуться на Икс, не суждено обрести свои законные права.

Мало этого, Лето в своей холодной жестокости дошел до того, что намеревается жениться на другой дочери Эказа, взамен старшей, похищенной и убитой грумманцами. Лето не посчитал нужным ответить ни на один вопрос, заданный ему Кайлеей. Женитьба – это дело государственной важности, сказал он ей накануне вызывающим тоном. А дела государственной важности решаются без участия какой-то там наложницы.

Я была его любовницей больше шести лет. Я мать его сына – и только я могу по праву стать его женой.

В душе была ноющая, грызущая сердце пустота, черная дыра, в которой гнездились лишь отчаяние и разбитые мечты. Настанет ли конец этим мучениям? После убийства старшей дочери Эказа Кайлея надеялась, что теперь-то Лето навсегда обратится к ней, но герцог все еще лелеял мечту выгодным браком укрепить политическое, военное и экономическое положение Дома Атрейдесов.

Далеко внизу виднелись черные скалы, мокрые от водяного тумана, поднимавшегося от высоких волн, разбивающихся о пирс. В воздухе, громко крича, носились птицы, ловя на лету насекомых или ныряя за рыбой под бушующие волны. Море выбрасывало на скалы клочья зеленых водорослей; изломанная линия рифов окружала, словно кромка котла, кипящие волны.

Будь проклята моя жизнь, подумала Кайлея. У меня украли все, что принадлежало мне по праву.

Она вздрогнула, когда в покои, не постучавшись, как подобает придворной матроне, вошла Кьяра. Кайлея услышала позвякивание чашек и приборов на пестром подносе и уловила аромат кофе с пряностью, который сварила для нее старуха. Камеристка до сих пор сохранила юношескую живость движений, так не вязавшуюся со старушечьей кожей. Кьяра, стараясь не шуметь, поставила поднос на столик, потом взяла пузатый кофейник и разлила густой темно-коричневый напиток в две чашки. В свою чашку она положила сахар, а в чашку Кайлеи подлила сливки.

С тяжелым сердцем иксианская принцесса взяла предложенную Кьярой чашку и сделала маленький глоток, стараясь не выказать удовольствия. Кьяра же отхлебнула добрую толику напитка и села в одно из кресел, словно была ровней первой наложнице герцога.

Кайлея гневно раздула ноздри.

– Ты позволяешь себе слишком большие вольности, Кьяра, – резко сказала она.

Камеристка поверх чашки посмотрела на молодую женщину, которая в другой ситуации считалась бы одной из самых выгодных невест империи для любого Великого Дома.

– Вы предпочитаете иметь компаньонку, леди Кайлея, или бездушную служанку? Я всегда была вашей подругой и доверенным лицом. Может быть, вы соскучились по механическим куклам, которых в Гран-Пале у вас было великое множество?

– Не пытайся угадывать мои желания, – тусклым голосом вяло огрызнулась Кайлея, – я горюю о великом человеке, который погиб из-за предательства императора.

Глаза Кьяры блеснули. Она не упустила шанса посыпать солью душевную рану Кайлеи.

– Да, и ваша мать тоже погибла из-за этого. Вы не можете рассчитывать, что ваш брат что-либо сможет сделать для восстановления величия вашего Дома и возвращения ваших прирожденных прав. Вы, Кайлея, – с этими словами величественная старуха уставила в молодую женщину узловатый подагрический палец, – вы – единственное, что осталось от Дома Верниусов, вы – душа и сердце великой семьи.

– Ты думаешь, что я этого не знаю? – Кайлея снова отвернулась к окну. Она не могла смотреть в лицо