проведения исследований по осуществлению регулируемых термоядерных реакций. Так Курчатов начал работы, связанные с проблемой использования термоядерной энергии в мирных целях.

Как известно, природные запасы урана, используемого в атомных реакторах, достаточно ограничены, а вот запасы дейтерия, используемого как «топливо» для термоядерных реакций, огромны – ведь дейтерий входит в состав тяжелой волы, составляющей 1/6000 долю всей воды, имеющейся на земном шаре. При чудовищно высоких (солнечных) температурах легкие ядра, обладающие громадной кинетической энергией, способны преодолевать кулоновские силы отталкивания и сливаться в более тяжелые ядра. Такой процесс слияния сопровождается выделением огромной энергии.

Разумеется, для того, чтобы пошла термоядерная реакция, необходимо нагреть водород до температуры, при которой ядра способны вступать в термоядерную реакцию. Самое простое решение – нагреть водород электрическим током. Для этого в газе создают мощный электрический разряд, и при больших значениях силы тока он нагревается за счет джоулева тепла. При этом сам газ полностью ионизируется, превращаясь в плазму. При очень высоких температурах водородная плазма представляет собою особую «смесь» электронов и ядер, действительно способных вступать в термоядерную реакцию. Однако такая плазма неустойчива – при огромных токах, протекающих через разряд, одноименно заряженные слои высокотемпературной плазмы расталкиваются, попадая на стенки газоразрядной трубки и быстро охлаждаясь. Проблема «удержания» плазмы оказалась для исследователей одной из самых сложных проблем, но все-таки под руководством академиков Л. А. Арцимовича и М. А. Леонтовича в Институте атомной энергии была сконструирована мощная установка, в которой специальным образом подобранное и ориентированное магнитное поле позволяло удерживать высокотемпературную плазму. Так появился ТОКАМАК – «тороидальная камера в магнитном поле».

Разумеется, все эти работы были тщательно засекречены.

Курчатов не знал, на какой стадии находятся подобные работы в остальном мире, но «…он понял, – писал академик Кикоин, – что необходима серьезная систематическая работа в этой области и своевременно оценил целесообразность рассекречивания этих работ. Как известно, в 1956 году он в своем докладе в Англии изложил наши результаты по управляемому термоядерному синтезу. Помню, с какой тщательностью Курчатов готовил свой доклад: оттачивал каждую фразу, обсуждал, исправлял, переделывал. Доклад в Англии произвел сенсацию. Только после этого стало известно, что аналогичные работы велись и в США, и в Англии. С тех пор начался период международного сотрудничества в достижении управляемой термоядерной реакцией (служащей исключительно мирным целям). Личные интересы Курчатова также переместились в эту увлекательную область. В последние годы он сам руководил работами по термоядерному синтезу. Он привлек к ним многие научные учреждения, конструкторские организации, причем решил придать исследованиям отчетливую целенаправленность и даже настаивал, чтобы началось проектирование будущей термоядерной электростанции.

С самого начала организации Института атомной энергии Игоря Васильевича беспокоил вопрос, сумеем ли мы наладить работу так, как она была организована А. Ф. Иоффе в ЛФТИ, где в основе лежал беспредельный энтузиазм сотрудников. Все мы чувствовали себя ответственными перед Иоффе, авторитет которого был чрезвычайно высок. Это Курчатов понимал и хотел обеспечить такую же интенсивную работу у себя в институте. Он не раз высказывался в том духе, что нам придется надеяться не на личное обаяние руководителей, а на важность и грандиозность решаемой проблемы. В действительности же его личный авторитет был очень велик. Что касается обаяния, то ему тоже не надо было его занимать. Он сам в этом не был убежден, но когда ему на это указывали, ухмылялся и говорил: «Посмотрим». Опыт показал, что и личное обаяние Курчатова, и его большой научный авторитет, наряду с грандиозностью проблемы, которая была поручена институту, действительно обеспечили высокую интенсивность и производительность научного труда».

«…Занимаясь урановой проблемой, – вспоминал о Курчатове один из его учеников, – Игорь Васильевич жил на территории института. Вставал очень рано, с точностью до минуты входил в свой рабочий кабинет, из-за чего сотрудники называли его „человеком-точностью“. Все рабочее время было заранее расписано с предельной четкостью, каждой встрече отводилось определенное время и час, поэтому никто и никогда не сидел в приемной, ожидая вызова. Накануне делового разговора Курчатов или его секретарь предварительно спрашивали докладчика, сколько ему понадобится времени. Нужно было так все продумать, так изложить суть вопроса, чтобы обязательно уложиться в заданное им же время. Ни одной дополнительной минуты отведено не будет. По этому поводу Б. М. Гохберг, доктор физико-математических наук, рассказал: „Работал Курчатов очень плотно. Помню, был такой случай в 1954 году. Назначил мне Игорь Васильевич встречу. Я по очень уважительной причине опоздал на 5 минут. Он мне сказал: «Знаешь, Боря, на нашу встречу было отведено 30 минут, из них 5 минут ты уже украл. Осталось 25, постарайся со своим вопросом уложиться в этот срок“.

Утро, как правило, начиналось со звонков.

Курчатов разговаривал с дежурными на установках и требовал ответа о проведенных ночью опытах. Все знали, что он ждет лаконичных сообщений и готовились к ним. Но ответ должен был содержать не только конкретные результаты, но и личное отношение докладчика к полученным за ночь фактам. «Ну, атомный котел заработал», – говорили люди о Курчатове. Сами невольно подтягивались и включались в предложенный им ритм. В присутствии Игоря Васильевича считалось естественным работать, не считаясь со временем. Однажды ночью, по словам Е И. Забабахина, он громким голосом и стуком своей трости поднял их всех на ноги и велел срочно разобраться в некоторых неблагоприятных результатах измерений. Приказ выполнен был охотно, ошибка исправлена.

Даже время перелета на полигоны или переезда на дачу Курчатов использовал для работы. Он брал с собой кого-нибудь из сотрудников и обсуждал очередную проблему.

Вечером в его доме – «хижине лесника» – нередко до поздней ночи слышались голоса, звучала музыка, разгорались научные споры. В редкие часы отдыха вновь и вновь решались многочисленные задачи, большие и малые. Ни одного бесцельного часа, ни одной праздной минуты. День – это маленькая жизнь, любил говорить ученый. Такое отношение ко времени позволило Игорю Васильевичу выполнить колоссальную работу, которой хватило бы на несколько человеческих жизней».

К сожалению, последние годы жизни Курчатова были омрачены тяжелой болезнью. 7 февраля 1960 года Курчатов навестил отдыхающего в санатории академика Харитона. Они присели на садовую скамью, Харитон начал рассказывать о новых работах, потом задал какой-то вопрос Курчатову, но ответа не получил – сидя рядом с ним, Курчатов скоропостижно скончался.

Работы Курчатова были высоко оценены советским правительством.

Он – трижды Герой Социалистического труда (1949, 1951, 1954), лауреат Ленинской премии (1957), четырежды лауреат Государственной (1942, 1949, 1951, 1954). Именем Курчатова назван сто четвертый элемент периодической системы Менделеева – курчатовий.

Физик.

Родился 15 июля 1904 года в селе Новая Чигла (под Воронежем).

В 1928 году окончил Воронежский университет.

С 1930 года начал работать в Москве – в Физическом институте Академии наук СССР. С 1948 года – профессор Московского энергетического, а с 1951 года – Московского инженерно-физического института. Основные работы Черенкова посвящены физической оптике, ядерной физике, физике космических лучей, ускорительной технике.

С 1932 года Черенков работал под руководством академика С. И. Вавилова. Именно он предложил Черенкову тему исследования – люминесценцию растворов урановых солей под действием гамма-лучей. Он же предложил и метод, который сам до того использовал неоднократно. Как ни странно, «метод гашения» Вавилов вычитал в старинном мемуаре физика Ф. Мари «Новые открытия, касающиеся света».

«…Метод требовал тщательной тренировки, длительного пребывания в полной темноте, – писал физик В. Карцев в своей превосходной книге о физиках. – Каждый рабочий день Черенкова начинался с того, что он прятался в темной комнате и сидел там в кромешной тьме, привыкая к этой обстановке. Лишь после длительной адаптации, продолжавшейся иной раз несколько часов, Черенков подходил к приборам и начинал измерения. Начав облучать гамма-источником соли урана, он довольно быстро обнаружил странное явление: таинственный свет. Нужно сказать, что он вовсе не был первым, кто заметил это свечение. Его уже наблюдали в лаборатории Жолио-Кюри и отнесли за счет люминесценции примесей, имеющихся в каждом, даже весьма чистом растворе.

Черенков призвал руководителя.

Привыкнув к темноте, Вавилов увидел, как ему показалось, конус слабого синего света. Но это свечение совсем не было похоже на то, которое можно было наблюдать в растворах под действием, например, ультрафиолетовых лучей. Это не было и тем свечением, которое обычно бывает за счет, как выражался Сергей Иванович, «дохлых бактерий», то есть следов люминесцирующих веществ. П. А. Черенков вспоминал: «Не останавливаясь на деталях этого открытия, я хотел бы сказать, что оно могло осуществиться только в такой научной школе, как школа С. И. Вавилова, где были изучены и определены основные признаки люминесценции и где были разработаны строгие критерии различения люминесценции от других видов излучения. Не случайно поэтому, что даже в такой крупнейшей школе физиков, как парижская, прошли мимо этого явления, приняв его за обычную люминесценцию. Я специально подчеркиваю это обстоятельство потому, что оно полнее и, как мне кажется, правильнее определяет ту выдающуюся роль, которую сыграл С. И. Вавилов в открытии нового эффекта».

Вавилов отверг люминесцентную природу свечения.

Во-первых, выяснилось, что оно направлено конусом вдоль оси гамма-излучения. Во-вторых, оно никак не укладывалось в те определения люминесценции, которые к тому времени были сформулированы Вавиловым. Ампулы с радием вызывали в растворе урановой соли свечение нового, неизвестного, типа. Интересней всего было то, что оно продолжалось и тогда, когда концентрация соли уменьшалась до совершенно гомеопатических доз. Более того, светилась чистая дистиллированная вода. При этом на интенсивность необычного свечения не оказывали влияния те вещества, которые обычно сильно гасили нормальную люминесценцию, такие, как йодистый калий и анилин. Спектральный состав свечения никак не зависел от состава жидкости.

Слухи о вновь обнаруженном свечении поползли по Москве и Ленинграду. И. М. Франк писал, что он очень хорошо помнит язвительные замечания по поводу того, что в ФИАНе занимаются изучением никому не нужного свечения неизвестно чего неизвестно где. «Не пробовали ли вы изучать в шляпе?» – ехидно спрашивали Черенкова незнакомые и знакомые физики.

Сообщение о новом открытии напечатали в «Докладах Академии наук СССР» в 1934 году.

Сообщений было, собственно, два.

Первое – об обнаружении явления – подписано П. А. Черенковым; Вавилов отказался от подписи, чтобы не осложнять Черенкову защиту его кандтидатской диссертации. Второе подписано Вавиловым – там дается описание эффекта и определенно указывается, что он никак не связан с люминесценцией, а вызывается свободными быстрыми электронами, образующимися при воздействии гамма-лучей на среду. Интересно, что Вавилов пишет о «синем» свечении. Это доказательство его богатой физической интуиции; цвет излучения в тех условиях обнаружить было невозможно.

Полностью эффект был объяснен лишь в 1937 году, когда два советских физика И. М. Франк и И. Е. Тамм разработали его теорию. Объяснение было совершенно необычным: действительно, как и утверждал Вавилов, это свечение вызывается электронами. Но не простыми, а такими, что движутся со скоростью, превышающей скорость света. Разумеется, речь идет о скорости распространения света в данной среде. Двигаясь быстрее этой скорости, электроны излучают электромагнитные волны. Возникает свечение Вавилова – Черенкова. Впоследствии, уже после войны (в 1958 году), и открыватели, и объяснители этого явления