Я избрал другой средство, чтобы приблизиться, сколько можно, к тому идеалу, который я составил себе об обязанностях профессора хирургии.

В бытность мою за границей я достаточно убедился, что научная истина далеко не есть главная цель знаменитых клиницистов и хирургов. Я убедился достаточно, что нередко принимались меры в знаменитых клинических заведениях не для открытия, а для затемнения научной истины. Было везде заметно старание продать товар лицом. И это было еще ничего. Но с тем вместе товар худой и недоброкачественный продавался за хороший, и кому? – молодежи – неопытной, не знакомой с делом, но инстинктивно ищущей научной правды.

Видев все это, я положил себе за правило, при первом моем вступлении на кафедру, ничего не скрывать от моих учеников, и если не сейчас же, то потом, и немедля открывать перед ними сделанную мною ошибку, будет ли она в диагнозе или в лечении болезни…»

Считая такой анализ самым приемлемым методом улучшения научной, педагогической и практической работы, Пирогов в 1837 и в 1839 годах издал два тома специальных «Клинических анналов».

«Я только год состою директором Дерптской хирургической клиники, – писал Пирогов, – и уже дерзаю происшедшее в этой клинике сообщить врачебной публике. Поэтому книга моя необходимо содержит много незрелого и мало основательного; она полна ошибок, свойственных начинающим, практическим хирургам… Несмотря на все это, я счел себя вправе издать ее, потому что у нас недостает сочинений, содержащих откровенную исповедь практического врача и особенно хирурга. Я считаю священною обязанностью добросовестного преподавателя немедленно обнародовать свои ошибки…

Копия с картины Рафаэля не годится для обучающегося живописи; он должен начать с обыденного, рисовать простые предметы с натуры – и только после многократных ошибок и заблуждений достигает он лучших результатов и, наконец, будет в состоянии действовать почти безошибочно по указаниям великих мастеров своего искусства. Прав ли я в моем воззрении или нет, предоставляю судить другим. В одном только могу удостоверить, что в моей книге нет места ни для лжи, ни для самохвальства…»

«Анналы» наделали много шума.

Молодой хирург нарушил старую цеховую традицию медиков – не выносить сор из избы. Никто и никогда до его книги не обсуждал открыто допущенные хирургами ошибки.

В 8940 году Пирогова пригласили на кафедру хирургии Петербургской Медико-хирургической академии, где была создана особая клиника «Госпитальная хирургическая». Там Пирогов сразу получил госпиталь на тысячу коек.

«Целое утро в госпиталях, операции и перевязки оперированных, потом в покойницкой Обуховской больницы – приготовление препаратов для вечерних лекций, – писал Пирогов, вспоминая эти годы. – Лишь только темнело (в Петербурге зимой темнеет между 3–4 часами), бегу в трактир на углу Сенной и ем пироги с подливкой. Вечером, в семь, опять в покойницкую и там до 9. Так изо дня в день. Меня не тяготила эта жизнь».

Одновременно Пирогов заведовал технической частью военно-врачебного завода. Здесь он разработал различные типы хирургических инструментов и их наборов, которые долгое время состояли на снабжении русской армии и гражданских лечебных учреждений.

Чтобы студенты имели возможность постоянно упражняться в производстве операций и вести экспериментальные наблюдения, в 1846 году по проекту Пирогова при Медико-хирургической академии был создан первый в Европе анатомический институт.

Это помогло и самому Пирогову.

В 1846 году он опубликовал «Анатомические изображения человеческого тела, назначенные преимущественно для судебных врачей», а в 1850 – «Анатомические изображения наружного вида и положения органов, заключающихся в трех главных полостях человеческого тела».

Поставив перед собой задачу – выяснить формы различных органов, их взаиморасположение, а также их смещение и деформацию под влиянием физиологических и патологических процессов, Пирогов разработал свой метод, названный им методом «ледяной скульптуры». «Во время этих занятий, – писал он, – автор напал на счастливую мысль – изучить на замороженных трупах положение, форму и связь органов, не распиливая их в различных направлениях, а обнажая их на замороженном трупе, подобно тому, как это делается и обыкновенным способом. Для этой цели труп замораживался до плотности камня и затем при помощи долота, молотка, пилы и горячей воды обнажались и вылущивались органы, скрытые в оледенелых слоях. Помощью этих приемов и получено изображение нормального положения сердца и органов брюшной полости».

В результате таких тщательных исследований Пирогов создал знаменитый атлас «Топографическая анатомия, иллюстрированная разрезами, проведенными через замороженное тело человека в трех направлениях», снабженный к тому же пояснительным текстом (четыре тома, 1851–1854).

Атлас принес Пирогову мировую славу.

В 1847 году Пирогов был избран действительным членом Академии наук.

В том же году он уехал на Кавказ в действующую армию.

«Выехав из Чир-Юрта, – писал Пирогов, – сопровождаемые стройным взводом драгун, мы приехали через 12 часов в Куитер-Кале. Здесь наконец в первый раз открылась перед нами угрюмая природа Дагестана. Я еще не видел страны более безутешной, чем Дагестан. Вся окрестность покрыта каким-то безжизненным, пепельным цветом. Везде видишь только одни хмурые скалы и ущелья, а местами к этим скалам примкнуты, как кучки ласточкиных гнезд, аулы, кое-де окруженные садами, зелень которых издали делает еще разительнее дикую бесплодность окрестных скал. Даже журчанье горных потоков не нарушает здесь пустынного молчания».

При осаде аула Салты Пирогов впервые в истории медицины применил эфир для наркоза в полевых условиях.

Позже Пирогов опубликовал исключительное по важности экспериментальное исследование, посвященное изучению влияния эфира на живой организм – «Анатомические и физиологические исследования об этеризации». В этом исследовании он предложил ряд новых методов эфирного наркоза – внутреннего, интратрахеального, прямокишечного, прямо указав на то, что наркотическое вещество оказывает действие на центральную нервную систему и это действие осуществляется через кровь, независимо от путей введения его в организм.

В том же году Пирогов осуществил первые остеопластические операции, при которых, благодаря сохранению пяточной кости при ампутации голени, культя делается опорной, и больной вполне может ходить, опираясь не на протез, а на собственную ногу. «Эта операция Пирогова бессмертна, – писал известный русский хирург Разумовский, – она будет существовать и не заменится ничем, пока будет существовать человеческий род и хирургическое искусство».

По возвращении с военных действий Пирогов был принят военным министром князем Чернышевым. Он обстоятельно доложил министру о гипсовых повязках, впервые примененных им при лечении ранений, о наркозах, о полевых лазаретах, тем не менее военный остался недоволен докладом: он нашел, что мундир на Пирогове несколько отличался от принятых в то время к ношению.

В 1850 году увидела свет работа «Патологическая анатомия азиатской холеры», отмеченная Демидовской премией.

В 1854 году Пирогов принял участие в обороне Севастополя.

Сангвиник, резкий, плотно сбитый, с обширным лбом и начисто облысевшим теменем, со взглядом исподлобья, однако с ясным и умным взглядом – Пирогова хорошо знали в Севастополе. В боевых условиях он проявил себя не только как хирург-клиницист, но и как превосходный организатор. Например, он использовал в полевых условиях помощь сестер милосердия. Впервые сестры милосердия получили специальную форму – коричневые платья с белыми накрахмаленными обшлагами, белые чепчики на гладких прическах, белые фартуки с карманами и непременно золотой продолговатый крест на голубой ленте. По мысли Пирогова сестры милосердия должны были не только помогать врачам при операциях, не только ведать раздачей лекарств, питья и пищи раненым и больным, не только выслушивать последнюю просьбу умирающих, но и полностью владеть всей обстановкой в военно-полевых госпиталях.

«Для всех очевидцев памятно будет время, проведенное с 28 марта по июнь месяц в дворянском собрании (там размещался госпиталь), – вспоминал позже Пирогов. – Во все это время около входа в собрание, на улице, там, где нередко падали ракеты, взрывая землю, и лопались бомбы, стояла всегда транспортная рота солдат; койки и окровавленные носилки были в готовности всегда принять раненых, кровавый след указывал дорогу к парадному входу собрания… Огромные танцевальные залы… беспрестанно наполнялись и опоражнивались; приносимые раненые складывались вместе с носилками целыми рядами на паркетном полу, пропитанными на целые полвершка запекшейся кровью, стоны и крики страдальцев, последние вздохи умирающих, приказания распоряжающихся – громко раздавались в зале. Врачи, фельдшера и служители составляли группы, беспрестанно двигавшиеся между рядами раненых, лежавших с оторванными и раздробленными членами, бледных, как полотно, от потери крови и от потрясений, производимых огромными снарядами; между солдатскими шинелями мелькали везде белые капюшоны сестер, раздававших вино и чай, помогавших при перевязках… Двери залов ежеминутно растворялись и затворялись, вносили и выносили по команде: „На стол“, „На койку“, „В дом Гущина“, „В инженерный“, „В Николаевскую“. В боковой, довольно обширной комнате (операционной) на трех столах кровь лилась при производстве операций; отнятые члены лежали грудами, сваленные в ушатах; матрос Пашкевич, отличавшийся искусством прижимать артерии при ампутациях, за что и получил прозвание живого „турникета“, то есть того хирургического аппарата, который употребляется для этой цели, едва успевал следовать призыву врачей, переходя от одного стола к другому; с недвижимым лицом, молча, он исполнял в точности данное ему приказание, зная, что неутомимой руке его поручалась жизнь собратов. Бакунина (старшая сестра милосердия) постоянно присутствовала в этой комнате с пучком лигатуры в руках, готовая следовать на призыв врачей. За столом стоял ряд коек с новыми ранеными, и служители готовились переносить их для операций; возле порожних коек стояли сестры, чтобы принять ампутированных. Воздух в комнате, несмотря не беспрестанное проветривание, был наполнен испарениями крови, хлороформа; часто примешивался и запах серы: это значило, что есть раненые, которым врачи присудили сохранить поврежденные члены, и фельдшер Никитин накладывал им гипсовые повязки…

В это тяжелое время без неутомимости врачей, без ревностного содействия сестер, без распорядительности начальников транспортных команд не было бы никакой возможности подать безотлагательную помощь пострадавшим за отечество. Чтобы иметь понятие о всех трудностях этого положения, нужно себе представить темную южную ночь, ряды носильщиков, при тусклом свете фонарей направлявшихся ко входу собрания и едва прокладывавших себе путь сквозь толпы раненых пешеходов, сомкнувшихся в дверях его. Все стремятся за помощью, каждый хочет скорого пособия, раненые громко требуют перевязки или операции, умирающий – последнего отдыха, все – облегчения и сострадания. Где можно было без деятельных и строгих мер, без неусыпной деятельности найти достаточно места и рук для оказания помощи безотлагательной!.».

Опыт хирурга, полученный Пироговым во время Кавказской и Крымской войн, позволил ему разработать четкую систему организации хирургической помощи раненым на войне. Подчеркивая значение покоя при огнестрельных ранениях, он предложил и ввел в практику неподвижную гипсовую повязку, что позволило по-новому отнестись к хирургическому лечению ран в тяжелых условиях войны. Разработанная Пироговым операция резекции локтевого сустава способствовала в известной мере ограничению ампутаций, которые так страшили солдат. В труде «Начала общей военно-полевой хирургии» (1864), который явился итоговым обобщением военно-хирургической практики Пирогова, он подробно изложил и принципиально разрешил основные вопросы военно-полевой хирургии – вопросы организации, учение о шоке, учение о ранах и прочее. Высказывания Пирогова, касающиеся заражения ран, применения различных антисептических веществ – йодной настойки, раствора хлорной извести, азотно-кислого серебра, во многом предвосхитили открытия английского хирурга Д. Листера, создателя антисептики.

Как врач Пирогов пользовался исключительной популярностью.