гордостью показывала свой рисунок девушке.

— Все хорошо? — поинтересовался Марк, садясь.

— Очень хорошо, — подтвердила Эви, кивая головой.

Марк наклонился к дочери:

— Мне можно посмотреть, что ты нарисовала? — спросил он, погладив девочку по волосам.

Безмолвная Лейла сдвинула руки со столика, чтобы отец мог посмотреть ее рисунки.

Девочка раскрасила несколько страниц блокнота. Работая психиатром, Марк неоднократно использовал метод рисования, чтобы помочь пациентам раскрепоститься. Раньше у него был настоящий дар расшифровывать и анализировать их.

Рассматривая внимательно работы дочери, он почувствовал истинное облегчение: рисунки, выполненные яркими цветами, пестрели бабочками, звездочками и цветочками. Хотя он уже давно не практиковал, и так было ясно: картинки Лейлы не были творением ребенка, перенесшего глубокую травму.

— Это очень красиво, моя дорогая, — похвалил он ее.

Марк уже было собирался положить листки на столик, как вдруг что-то привлекло его внимание — геометрическая форма, настойчиво повторявшаяся на всех рисунках и которую он первоначально принял за цветок или звезду.

Этот символ являл собой колесо закона. Закона судьбы человека, смысл которого ничто не может изменить. Закона вечного возобновления: рождение, смерть, возрождение…

Эту же эмблему он видел недавно в виде татуировки в ложбинке на спине Элисон! То самое колесо, которое всегда завораживало Коннора, с его восемью спицами, предназначенными указать человеку дорогу к свободе от страданий.

— Почему ты рисуешь ЭТО, дорогая? — забеспокоился Марк, глядя Лейле прямо в глаза.

— Я не знаю, — спокойно ответила девочка.

Марк был потрясен. Лейла ответила ему!

ОНА ГОВОРИЛА!

Он действительно не ослышался или его сознание опять играет с ним злую шутку?

— С тобой все хорошо, дорогая? — спросил он, опасаясь не получить ответа.

— Я просто хочу немного поспать, а со мной все в порядке.

Марк почувствовал, как с него свалился груз, но не знал точно, что ему дальше делать. Начать задавать множество вопросов дочери? Но нет, он должен быть осторожным, нельзя давить на нее.

— Какой большой самолет, правда? — заметила Лейла, улыбаясь.

— Да, — подтвердил Марк, отвечая ей улыбкой. — Он самый большой в мире.

— Он быстро летит?

— Очень быстро.

— Что-то не видно! — заметила она, наклоняясь к Эви, и взглянула в иллюминатор, чтобы прикинуть скорость.

— Да, — согласился Марк. — Кажется, что мы не движемся над облаками, и все же мы летим очень быстро, почти тысяча километров в час. Оптический обман.

— Оптический обман?

— Это значит, что внешние признаки иногда обманывают нас, — объяснил он.

— Да?

Она, казалось, немного подумала над этой фразой, а затем заговорила о другом:

— А можно мне эскимо?

— Конечно. Стюардессы обязательно принесут нам, как только выйдем из турбулентности.

— Я бы съела шоколадное с миндалем, — поведала ему девочка самым серьезным образом.

— Хороший выбор.

— Это от Хааген Дас, — уточнила она.

— Ты думаешь?

— Клянусь, я видела их в витрине, когда мы приехали. И учти, это никакой не оптический обман.

Лейла подарила ему улыбку, очень гордясь своим удачным ответом.

Марк чувствовал, что возвращается к жизни. Его дочь была такой, какой он знал ее прежде: живой, полной жизни и здравого смысла.

И вновь в нем поселилась надежда, безумная надежда: «А вдруг все станет как раньше?!» Но сначала ему нужно выяснить причины внезапного бегства Николь… и — непременно! — что случилось с Лейлой. Его дочь внезапно заговорила. Нужно воспользоваться этим и поспрашивать ее, но не надо торопиться.

— Ты не хочешь рассказать мне, что с тобой произошло? — спросил он ласково, наклоняясь к ней.

— Что со мною произошло, когда я была маленькая?

Он кивнул в знак согласия.

— Тебе больше нечего бояться. Ты вновь будешь с мамой, увидишь свой дом, свою комнату, свою школу. Все будет как раньше, но сначала — скажи мне, где ты была эти годы и, самое главное… с кем.

Лейла открыла рот и хотела сразу же ответить, но вдруг спохватилась и задумалась. Когда девочка наконец решилась продолжить, Марка поразила новая молния:

— Тебе нужно спросить об этом маму.

Ему стало дурно.

— А мама знает, что с тобой случилось?

— Да, — кивнула головой Лейла.

— Нет, — сказал Марк, — ты ошибаешься.

— Это правда, — заверила Лейла, недовольная тем, что ей не поверили.

— Ты уверена?

— Конечно, — сказала она решительно.

Марк как будто из-под воды услышал свой голос:

— А ты видела маму в течение этих пяти лет?

— Конечно, я видела ее часто.

— Как это: ты видела ее часто?

Лейла с нежностью взглянула на отца. Ее глаза блестели.

Она сказала:

— А сейчас я хотела бы поспать, папа. Ошарашенному Марку понадобилось несколько секунд на то, чтобы прийти в себя, прежде чем он произнес:

— Разумеется, дорогая, отдохни.

Он нажал на кнопку, чтобы опустить кресло. Лейла расслабилась, закрыла глаза и стала засыпать, убаюканная рокотом двигателей.

Марк погрузился в пучину жестоких раздумий. Насколько можно верить девочке? Несмотря на видимую безмятежность, Лейла пережила тяжелую травму, связанную с похищением. Ее слова, возможно, и содержали часть правды, но мозг Марка отказывался верить, что Николь прямо или косвенно была причастна к похищению собственного ребенка.

Лейла крепко спала.

Марк глядел на нее с нежностью и даже невольно стал дышать с ней в едином ритме. Тихо-тихо он гладил ее волосы, отводя от ушка зацепившуюся за него прядку волос. Лейла унаследовала черты Николь и взгляд Марка. Это как раз то, чего желали все родители: улыбку матери и взгляд отца.

И все же…

Марк знал, что это неправда, по той простой причине, что он не был биологическим отцом Лейлы.

Десять лет назад, когда он познакомился с Николь, она была на ранней стадии беременности и только что рассталась с дирижером французского оркестра Даниэлем Гревеном. Шестидесятилетний маэстро — блестящий, образованный, признанный во всем мире музыкант — был известен еще и тем, что заводил романы с женщинами, играющими в оркестре под его управлением. Его интрижка с Николь продлилась всего несколько недель, но, к его удивлению, инициатива прервать отношения на этот раз принадлежала женщине…

Когда Николь узнала, что беременна, то, неожиданно для себя, решила оставить ребенка, Гревена же оставить в неведении.

Ее встреча с Марком полностью перечеркнула прошлое. Марк любил и воспитывал Лейлу как свою собственную дочь. Он гладил живот Николь, прислушиваясь к первым шевелениям, он держал руку Николь во время родов. Он был там, где первый вздох, первые шаги, первые слова. Счастье быть отцом мгновенно предало забвению истинное происхождение Лейлы. Вместе с Николь они решили, что никто никогда об этом не узнает.

Это был их секрет. Это была их любовь. Это был их ребенок.

Они никогда и никому не рассказывали об этом. Ни Коннору, ни даже полицейским, вывернувшим наизнанку их жизнь во время следствия по делу о похищении Лейлы. Гревен умер от сердечного приступа в конце 1990-х. Со временем секрет утратил свое значение, а потом и вовсе перестал существовать.

Потому что не кровные узы выплетают ткань семейных отношений, а одна только любовь.

Сидя перед иллюминатором, Эви не пропустила ни единого слова из беседы Марка с дочерью. Она невольно бросала частые взгляд в направлении доктора. Мало что зная о нем, она ощущала смятение в душе этого человека, его тесную связь с дочерью. Она чувствовала, что он растерян, сломлен переживаниями, догадывалась, что несколько лет назад он был совершенно другим.

— Спасибо, что присмотрела, — сказал ей Марк, указывая на Лейлу.

— Ну что вы, не за что.