даже дырки малюсеньких глаз, горящих демоническим огнем, пересекает грубый шрам.

— БЫСТРЕЕ.

— О'кей, о'кей! — сдается Эрик, доставая бумажник, протягивая еще и «брайтлинг»,[2] и мобильный телефон.

Человек хватает все это и подходит к Николь — у нее сумка и футляр со скрипкой.

Она старается скрыть волнение. Не в силах выдержать взгляд грабителя, Николь просто закрывает глаза. Преступник срывает жемчужное колье, а она повторяет про себя алфавит в обратном порядке. Быстро, быстро, как в детстве, чтобы победить страх.

«Зед, уай, экс, дабл ю, ви, ю…»

Это все, что она смогла придумать, чтобы отвлечься, ожидая момента, когда все это станет лишь дурным воспоминанием.

«Ти, эс, а, кью, пи, оу…»

Он сейчас уйдет, ведь он взял все, что хотел: деньги, телефон, драгоценности…

«Эи, эм, эль, кей, джей, ай, эйч…»

Он сейчас уйдет, ему ни к чему нас убивать.

«Джи, эф, и, ди, си, ви, эй…»

Но когда она открывает глаза, человек все еще перед нею. Он берет нож, чтобы нанести ей удар.

Эрик увидел взмах ножа, но, парализованный страхом, даже не шелохнулся, чтобы защитить ее.

Почему его поведение не удивило ее?

А впрочем, у нее нет больше времени что-либо сделать. Беспомощная, Николь покорно наблюдает, как лезвие ножа вот-вот перережет ей горло.

А все-таки, что же было ее жизнью?

Многообещающий дебют, блестящее общество, а потом падение в ад. И вот — бесславный, внезапно наступивший конец. Горькое ощущение: я — героиня с незавершенной историей.

Странно. Говорят, что в момент смерти перед человеком быстро, один за другим, пролетают важнейшие моменты его жизни. А Николь видит только одну сцену: бескрайний пляж, никого, только два человека, они радостно машут ей руками. Она четко видит их лица. Одно из них принадлежит единственному мужчине, которого она любила, но не смогла удержать. А второе — ее дочери, которую она не смогла защитить.

Я умерла.

Нет. Еще нет. Почему?

Кто-то откуда-то появился.

Бомж.

Николь сначала подумала о новом нападении, прежде чем поняла, что вновь пришедший старается ее спасти. На самом деле он в последний момент принял на себя удар ножа в плечо. Несмотря на рану, он быстро поднимается, с ожесточением бросается на грабителя и разоружает его. Бандит выпускает из рук свою добычу. Затем они ожесточенно молотят друг друга голыми кулаками. Менее плотное телосложение бомжа не мешает ему одержать верх. С помощью собаки, лабрадора с темной шерстью, ему в конце концов удается обратить в бегство своего противника.

Но победа далась нелегко. Он без сил рухнул на снег, лицом вниз на обледеневший тротуар.

А Николь уже устремляется к нему, теряя на ходу затейливые украшения своих лакированных туфелек.

Она тут, в снегу на коленях, у лица этого человека, который только что спас ей жизнь. Она видит следы крови на снегу. Почему этот бомж рисковал ради нее?

— Его надо отблагодарить, дадим ему 20 долларов, — некстати предлагает Эрик, доставая из снега свой бумажник и телефон.

Теперь, когда опасность миновала, он вновь приобрел свой прежний апломб.

Николь смотрит на него с презрением:

— Ты разве не видишь, что он ранен?

— Тогда я звоню в полицию.

— Нужна не полиция, а «Скорая»!

С трудом ей удается перевернуть незнакомца на спину. Она кладет руку на его плечо. Оно сильно кровоточит. Затем она вглядывается в его лицо, скрытое густой бородой.

Сначала она не узнает его. Но только до тех пор, пока не видит его лихорадочно блестящих глаз, пристально смотрящих на нее.

Тогда что-то в ней обрывается. Теплая волна заливает все ее существо. Она еще не понимает — боль это или облегчение. Обжигающий обман или надежда, забрезжившая в ночи.

Она склоняется к нему, приближает свое лицо к его лицу, как бы стараясь защитить от снежных вихрей, налетающих на них.

— Что ты делаешь? — беспокоится Эрик.

— Не звони и иди за машиной, — приказывает она, поднимаясь.

— Почему?

— Этот человек… Я его знаю.

— Как ты можешь его знать?

— Помоги мне отвезти его домой, — просит она, не отвечая на вопрос.

Эрик качает головой, а затем выпаливает: «Черт возьми, да что же это за тип?»

Рассеянно глядя в пустоту, Николь долго молчит, затем шепчет: «Это Марк, мой муж».

Бруклин с другой стороны реки. Атмосфера изысканного комфорта маленького викторианского дома с башенками и водостоками.

Яркий огонь пылает в камине.

Все еще без сознания Марк Хэтэуэй лежит на диване в гостиной. Его ноги завернуты в плотное покрывало. Доктор Сьюзен Кингстон заканчивает накладывать швы, склонившись над его плечом.

— Рана поверхностная, — объясняет она Николь, снимая перчатки. — Меня более всего беспокоит общее состояние его здоровья. У него запущенный бронхит, тело покрыто гематомами и обморожениями.

Немногим ранее этим вечером Сьюзен в кругу семьи наслаждалась традиционным рождественским пудингом. Внезапно ей позвонила соседка, Николь Хэтэуэй, умоляя осмотреть ее раненого мужа.

Сьюзен была крайне изумлена, но немедленно выехала. Она и ее супруг хорошо знали Марка и Николь. Пять лет назад, до того, как случилось несчастье, обе пары симпатизировали друг другу, часто проводили вместе вечера: открывая для себя итальянские рестораны Парк-Слоупа,[3] торгуясь с антикварами Бруклин-Хайтса,[4] бегая по огромным лужайкам Проспект-парка[5] в выходные дни.

Сейчас то время казалось далеким, почти нереальным.

Глядя на Марка, Сьюзен не могла заставить себя отделаться от омерзительного ощущения гадливости.

— Ты знала, что он жил на улице?

Николь покачала головой, не в состоянии говорить.

Однажды утром, два года назад, ее муж сказал, что уезжает и что больше не будет жить «вот так», у него нет больше сил. Она все сделала, чтобы удержать Марка, но иногда все — не значит достаточно. С тех пор Николь не знала о нем ничего.

— Я дала ему успокоительное и антибиотики, — пояснила Сьюзен, собирая вещи.

Николь проводила ее до двери.

— Зайду завтра утром, — пообещала Сьюзен, — но…

Она остановилась на середине фразы, ужаснувшись тому, что сейчас собиралась сказать: «…не отпускай его в таком состоянии, иначе… он умрет».

— Ну и как?

— Что как?

— Что будем делать? — спросил Эрик. — С твоим мужем?

Со стаканом виски в руке адвокат мерил шагами кухню.

Николь смотрела на него со смешанным чувством усталости и отвращения.

Что она целый год делала с этим типом? Как она позволила ему войти в ее жизнь? Почему привязалась к нему?

— Уходи, пожалуйста, — прошептала она.

Эрик покачал головой:

— И речи не может быть, я не могу оставить тебя в такой момент.

— А когда у моего горла был нож, совесть не помешала тебе оставить меня!