и для вас, а до тех пор умерьте ваше нетерпение и вспомните, что вы мне торжественно поклялись не пытаться проникнуть в суть событий этой ночи. Я настаиваю, чтобы вы сдержали свою клятву, потому что, — добавила она, прижимаясь к нему и так поцеловав его в губы, что в нем задрожали все струны, — если я вам и прощаю ваше клятвопреступление по отношению к Богу, то все-таки смею надеяться, что хотя бы мне вы окажетесь верны.

Но он уже нес ее к постели. Колдунья, опытная в искусстве страшных заклинаний, тут же преобразилась в сладко стонущую плоть, украшенную всеми женскими слабостями, и монах еще раз смог насладиться своим кратким триумфом.

Прошло много дней. В монастыре все радовались чудесному выздоровлению юного Розарио. Что касается настоятеля, то постоянный грех быстро притупил его разум. И не прошло и недели, как он пресытился ничем не ограниченной свободой любить.

Ему хотелось теперь наслаждений более захватывающих, новых, и только его лицемерие мешало ему их искать. Чем больше он имел дела с испорченностью мира, тем больше была его уверенность, что среди прекрасных грешниц, спешивших к нему на исповедь, очень немногие смогли бы устоять перед его настойчивостью. Но в то же время он очень дорожил своей репутацией, чтобы не понимать, какую опасность представляет для него малейшая нескромность такой кающейся грешницы, которая, безусловно, поспешит повсюду похвастаться своей победой над добродетелью настоятеля, до тех пор считавшегося неприступным.

Однажды утром, когда наплыв народа к его исповедальне был больше, чем всегда, и он, отослав уже добрую дюжину этих обычных грешниц, собрался было вернуться в келью, в церкви вдруг появились две женщины, молодая и старая, которые обратили на себя его внимание своей крайней непохожестью на обычных прихожанок. Он собирался пройти мимо, когда нечто в высшей степени проникновенное, прозвучавшее в голосе молодой, заставило его остановиться. Он стал ее разглядывать: красота девушки была необычна, но казалось, она согнулась под бременем невыносимого горя: глубоко ввалившиеся глаза лихорадочно блестели, волосы в беспорядке падали на лицо.

— Досточтимый отец, — обратилась она к Амбросио задыхающимся голосом, который прерывали рыдания, — о вашей добродетели говорит весь Мадрид. Умоляю, удостойте вашим вниманием несчастную, у которой умирает мать, ее единственный друг. Ее свалила ужасная болезнь, свалила внезапно, и состояние больной ухудшается так стремительно, что лекари не надеются ее спасти. Сейчас, когда искусство людей бессильно, я обращаюсь к милосердию Господа. Ради Бога, присоедините свои молитвы к нашим, и не может быть, чтобы Всемогущий остался глух к вашей просьбе!

«Неплохо, — подумал про себя монах, — к нам прибыл второй Винченцо делла Ронда. Так же началось так называемое приключение Матильды, и ничто не мешает этому закончиться таким же образом».

И он стал очень внимательно рассматривать и последовательно оценивать очаровательные, соблазнительные формы юной просительницы, которая рыдала перед ним.

Ее смятение придавало особую выразительность ее лицу, и, когда перед уходом она попросила прислать исповедника, который смог бы по крайней мере облегчить последние минуты матери, монах пообещал прислать его в тот же день. Затем поспешно попросил ее оставить адрес. Пожилая дама, стоявшая все это время в стороне (и в которой трудно было узнать живую Леонеллу из-за ее непривычной молчаливости), протянула ему карточку с адресом и ушла, пропустив вперед заплаканную красавицу.

Он проводил их глазами, продолжая детально рассматривать фигурку молодой. Когда они наконец вышли из церкви, он взглянул на карточку, где был написан следующий адрес:

Прекрасной просительницей оказалась не кто иная, как Антония, которую и сопровождала Леонелла.

Монах вернулся в келью. Тысяча новых чувств, в причину которых он боялся погружаться, начинали волновать его сердце. То, что он испытывал, было смесью нежности, восхищения и боли. Вскоре состояние какой-то упоительной меланхолии понемногу завладело его душой, и он не променял бы это на самые горячие проявления радости.

Матильда, даже при самых сильных проявлениях страсти, никогда не вызывала в нем подобного восхищения.

И, не в силах сдержать свой романтический восторг, он воскликнул:

— Как счастлив будет тот, кому предназначено обладание таким сокровищем! Какая цена была бы слишком дорогой за любовь такого божественного создания? И что я не отдал бы, чтобы освободиться от своего обета и открыть ей мою любовь перед лицом Бога! Боже милосердный! Видеть эти глаза так близко! Вечно находиться рядом с ней, чтобы когда-нибудь она почувствовала ко мне признательность. Это сон, это настоящий рай!

Словно потерянный, бродил он по своей келье. Мысли о препятствиях, мешающих удовлетворению его желаний, будоражили его кровь. Все его лицемерие едва помогало ему скрывать гнусную и похотливую природу тех истинных чувств, которые влекли его к невинной Антонии. Его взгляд упал на изображение Мадонны, которой когда-то он так восхищался. Он с яростью сорвал картину со стены, бросил на пол и раздавил каблуком.

— Шлюха!

Несчастная Матильда! Ее любовник презирал в ней чрезмерную любовь к нему!

Удрученный, он рухнул на стул. На столе лежала карточка с адресом Эльвиры, он взял ее. Внезапно ему пришла в голову мысль, что тем исповедником, которого просили прислать, мог бы быть и он сам, что позволит ему открыто войти в дом Антонии. Он не колебался ни минуты, его страсть была слишком сильна, чтобы попытаться устоять перед возможностью, которая вдруг ему представилась. Выйти незамеченным из монастыря ему не составило труда, а натянув на голову большой капюшон, он мог не опасаться, что кто- нибудь признает в нем сурового Амбросио. Он побаивался только бдительности Матильды, но льстил себя надеждой отыскать какой-нибудь благовидный предлог, чтобы усыпить ее ревность.

Он вышел из монастыря через потайную дверцу в тот самый час, когда все испанцы наслаждаются сиестой. Улица, опаленная солнцем, была совершенно пустой, и он беспрепятственно добрался до двери доньи Эльвиры. Он позвонил, ему открыли, и старый слуга, следом за которым он поднялся на второй этаж, проводил его в некоторое подобие передней, куда вела дверь из комнаты умирающей. Антония, находившаяся у ее изголовья, незамедлительно бросилась к нему навстречу. Она не поверила своим глазам, как только увидела, что перед ней знаменитый Амбросио, и, затрепетав от радости и смущения, тут же объявила об этом матери. Потом, усадив его в кресло у изголовья больной, она вышла из комнаты.

Амбросио немедленно начал обольщать Эльвиру, и сначала казалось, что он в этом преуспел. Смерть была для него явлением обычным, и не существовало той тревоги, которую он не умел бы рассеять, или страха, который он был бы не способен уничтожить. Под влиянием его увлекательного и убедительного красноречия открывшаяся перед ней бездна наполнилась утешениями. Он научил ее смотреть на смерть как на переход, после которого душа обращается к милосердию Создателя. Умирающая слушала его взволнованно и отрешенно. Увещевания Амбросио мало-помалу вызывали у нее доверие, и, покидая ее, он уже обещал в случае несчастья поместить Антонию в приличный монастырь в качестве свободной пансионерки. Эти доказательства участия полностью завоевали сердце несчастной. Он попрощался, пообещав прийти на следующий день в это же время, но попросил, чтобы его визиты сохранялись в глубокой тайне. Затем он вышел из комнаты, не забыв дать прощальное благословение.

На площадке он встретил Антонию и не смог отказать себе в удовольствии провести несколько минут рядом с ней. Он подбодрил девушку, говоря, что теперь ее мать кажется спокойнее и через некоторое время она несомненно полностью поправится. Он спросил у Антонии, есть ли у них семейный лекарь, и пообещал прислать врачевателя из монастыря. Затем рассыпался в похвалах Эльвире, ее терпению и душевной стойкости. Сердце Антонии переполняла благодарность, радость светилась в глазах, где еще не просохли