Звонок оперативников застал Алексея Юрьевича в одном из выставочных залов Академии художеств на Пречистенке. Он не совсем понимал, о чем еще ему нужно разговаривать с представителями доблестных органов, поэтому решил зря время не тратить. Он голоден, а поблизости есть весьма приятное заведение с грузинской кухней, поклонником которой Сотников был уже много лет.

Назвав оперативнику, представившемуся Антоном Сташисом, адрес в Сеченовском переулке, Алексей Юрьевич не спеша закончил осмотр коллекции, ради которой приехал сегодня в выставочный зал, и отправился в любимое кафе. Конечно, не все здесь радовало его придирчивый взгляд, например, сочетание темно-зеленых скатертей с сочно-красными салфетками казалось ему грубоватым, но зато резные высокие спинки стульев выглядели достаточно изящно. И еще Сотникову нравилось, что в одном зале стены отделаны деревом, в другом – декорированы камнем, и всегда можно занять место в соответствии с настроением: деревянные стены источали мягкое тепло, позволяющее расслабиться и успокоиться, а рядом с каменным узором Алексей Юрьевич словно набирался сил, энергии и решимости. Но главным, конечно, была именно кухня.

Он успел съесть сациви и лобио, когда в зале появились двое. Почему-то Сотников ни на секунду не усомнился: это они, полицейские. Хотя вроде и не похожи, один – молодой рыжеволосый качок, второй – высокий красивый парень с тонким лицом. Да, каждый в отдельности действительно не похож на оперативника, а вот то, что они вместе, сразу выдает их принадлежность к одной профессиональной группе. Ибо в обычной жизни между этими молодыми людьми не могло бы быть ничего общего.

Интересно, о чем они будут спрашивать? Вроде следователь, который допрашивал его после опознания, обо всем уже спросил. Да, спросил-то он обо всем, но обо всем ли рассказал ему Алексей Юрьевич? Во время вчерашних посиделок по случаю Лёнечкиного дня рождения посетила его странная мысль: да, о мертвых – или хорошо, или ничего, но так ли уж это правильно? Позавчера, в среду, его спрашивали о Лёне, и он отвечал так, как считал нужным. Мертвый Лёня лежал буквально за стеной, в десятке метров от кабинета, где с Сотниковым беседовал следователь, и казалось немыслимым рассказывать о старом друге всю правду. Правду о его слабостях. Правду о его пороках. О его характере. О его отношении к жизни. И Сотников сказал только то, что и так было всем известно: Леонид был знаком с широким кругом представителей шоу-бизнеса и мира искусства, активно ухаживал за женщинами и много лет поддерживал отношения с Кариной Горбатовской. Вроде бы ничего плохого о Лёне он не сказал.

А вот вчера, слушая Илюшу, произносящего долгую прочувствованную речь в память о Лёне, Алексей Юрьевич вдруг подумал о том, что если рассказывать следствию про погибшего только хорошее, как того требует христианская мораль, то ведь убийца может остаться безнаказанным…

Сегодня он готов был рассказать всё. Ну, почти всё.

Поэтому предложив оперативникам на правах гостеприимного хозяина заказать что-нибудь из фирменных блюд и напитков, он приготовился отвечать на вопросы.

Как и следовало ожидать, первым был вопрос о конфликтах и врагах. И он рассказал об Олеге Цыркове. Рассказал все, как было.

И об Илюше Горбатовском тоже рассказал.

И о Карине. О том, как Курмышов ей изменял.

– Значит, вы знали, что у вашего друга были любовницы. Вы были с ними знакомы?

– Я хорошо знал только Каринку, она практически выросла на моих глазах, а других любовниц Курмышова когда знал, а когда и нет. Лёня знакомил меня с ними, если представлялся случай, но мог и не познакомить, особенно если понимал, что связь случайная и кратковременная.

– А в последнее время у Курмышова появилась новая любовница? И вообще, кто у него был в последнее время, кроме Карины Горбатовской?

– Точно не знаю, – признался Сотников. – Но, вероятнее всего, кто-то был, потому что Лёня не мог долго оставаться только с Кариной, ему нужен был адреналин, новые ощущения, новые впечатления. Он панически боялся старения, особенно после микроинсульта, гнал от себя мысли о том, что немолод и нездоров, и всячески развлекался в этом направлении.

– А как отец Карины относился к такому поведению? Или он не знал о похождениях вашего друга?

– Знал, – Сотников насмешливо посмотрел прямо в глаза рыжеволосому оперативнику. – Прекрасно знал. И относился к этому плохо.

И о самом Леониде Алексей Юрьевич тоже рассказал то, чего не говорил на первом допросе.

– Лёня любил общество, – говорил Сотников, – принимал все приглашения, а их было ох как немало! Он буквально купался в статусе лица, приближенного к звездам, для него это было очень важно. Видите ли, мой друг был весьма тщеславен. Это не значило, что я его меньше любил, я принимал его таким, каков он был, но недостатки отчетливо видел.

– Леонид Константинович был хорошим ювелиром? – спросил рыжий качок. – Или просто модным?

Вопрос Сотникову понравился. Этот мальчик понимает разницу между тем, что модно, и тем, что действительно хорошо. Странная парочка. Рыжий спрашивает, а второй, с тонким интеллигентным лицом, больше молчит, только пометочки какие-то в блокноте делает.

– Для Лёни ювелирное искусство – это не мир прекрасного, – ответил он. – Он вообще от искусства как такового был весьма далек. Он занимался ювелирным делом, которое для него было просто ремеслом, доходным ремеслом, способом заработать и оказаться на одной орбите с известными и влиятельными людьми. И в этом всегда было принципиальное различие между нами. Для меня главное – создать изделие, Изделие с большой буквы, произведение искусства, в которое вложен глубокий смысл, уникальное, неповторимое, предназначенное для конкретного человека и конкретного случая. А Лёня этого не умел и не считал нужным уметь. Лёня не был творцом. Все, что он придумывал сам, было, мягко говоря, примитивным и пошловатым, у него отсутствовал природный вкус и то, что нынче именуют креативом. Но он был поистине гениальным исполнителем, мастером, его руки могли творить такие чудеса, которые неподвластны практически ни одному ювелиру, которого я когда-либо знал. Лёня был гением тонкой работы.

И тут второй оперативник, тот, что все время молчал, достал из конверта фотографию. Сотников бросил презрительный взгляд на слишком кичливое, по его мнению, ожерелье.

– И что это?

– А это мы хотели у вас спросить, – заметил молчаливый сыщик. – Вы сами-то не знаете, что это?

– Это ювелирное изделие, – насмешливо ответил Алексей Юрьевич. – Называется ожерелье-нагрудник. Что еще вас интересует?

– Вы когда-нибудь раньше его видели?

– Нет. Никогда не видел. А должен был?

– Это изделие находилось в сейфе Леонида Константиновича Курмышова.

Ну, все понятно. Вполне Лёнькин вкус.

– Возможно, – пожал плечами Сотников. – И что из этого следует?

– То есть вы не знали о том, что ваш друг делает это украшение?

– Нет, не знал. А что в нем особенного? Кроме размера и цены, конечно, – уточнил ювелир. – Судя по количеству камней, оно весьма недешевое. Кто-то заказал, Лёня сделал. Он же все-таки ювелир, а не сантехник, он и должен делать подобные вещи.

– Видите ли, Алексей Юрьевич, нам сказали, что для этого изделия Курмышов почти полтора года искал и подбирал камни. Неужели вы могли об этом не знать?

– Вполне мог. Мы действительно дружили с Лёней с самого детства, но это не значит, что мы жили на глазах друг у друга и делились каждой повседневной мелочью. Это женщины так дружат. Мужская дружба все-таки несколько иначе выглядит. Например, я уже говорил вам, что со своими подругами Лёня меня редко знакомил.