Из воспоминаний капитана 1-го ранга А. Гезехезуса: «На рассвете 15 мал 1905 года, идя курсом N0 23, указанным вступившим в командование остатками флота контр-адмиралом Небогатовым, после тяжелого дневного боя 14 мая и бесчисленных ночных минных атак, броненосец береговой обороны 'Адмирал Ушаков' очутился в полном одиночестве. Впереди по курсу были едва заметны дымы судов нашего флота. Получив в дневном бою 14 мая большую пробоину в таранном отделении, броненосец не мог развить хода в 12 узлов и за ночь сильно отстал; он был предоставлен самому себе, и поэтому не было никакой надежды догнать уходящие суда. Командиру предстояло самому решать, как действовать дальше. Положение было не из легких, так как существовала полная уверенность в том, что японцы приложат все усилия к тому, чтобы использовать свой успех до конца. Это подтверждалось тем, что на горизонте то и дело появлялись и исчезали дымы — очевидно, японских разведчиков. Командир не взял на себя решения такого сложного вопроса и поэтому созвал всех офицеров на военный совет в рубку под мостиком. На этом совете было единогласно решено выполнить последний приказ адмирала и следовать по назначению, то есть во Владивосток, избегая по возможности встречи с неприятелем Для этой цели решено было срубить стеньги, по возможности не дымить и уклоняться в сторону от всякого появляющегося дыма на горизонте; приблизиться к японским берегам и, располагая курсы вдоль этих берегов, вне видимости, постепенно подыматься на N. Эта последняя мера была принята в предположении, что бдительность японцев у своих берегов будет несколько меньше. В общем же, все, конечно, ясно сознавали, что выбраться благополучно из этой ловушки весьма трудно, но меры какие-то все-таки принимать необходимо. Все верили в опытность и энергию командира, доказавшего это на всем переходе от Либавы до Цусимы. И вот началась агония броненосца. Легли на курс к японскому берегу, хода больше 8 узлов нельзя было дать из-за пробоины в таранном отделении. По-прежнему появлялись на горизонте дымы, приходилось от них отводить, так что броненосец в итоге описывал какие-то зигзаги, очень мало приближаясь к намеченной цели».

Сразу после обнаружения противника «Адмирал Ушаков» повернул на юг, и японцам пришлось его догонять. Только около 17 часов дистанция уменьшилась до 80 кабельтовых. В 16 часов 50 минут контр- адмирал Симамура, следуя полученному от адмирала Того приказанию, распорядился поднять сигнал по международному своду: «Ваш флагман сдался, предлагаю Вам сдаться». Одновременно на «Ивате» взвились боевые стеньговые флаги.

— Драться, пока хватит сил, а потом уничтожить броненосец.

С приближением противника пробили боевую тревогу. Давая поручение священнику на случай своей гибели, мичман Дитлов не мог сдержать волнения. Отец Иона, поняв состояние молодого офицера, заверил его:

— Хорошо, все сделаю, если Бог спасет, а ты успокойся, а то команда увидит.

Понимая, что этот бой будет для них последним, офицеры и матросы прощались друг с другом.

Последний броненосец русского флота упрямо шел вперед, на Владивосток. Несколько раз он успешно уклонялся от многочисленных японских отрядов, бродивших в поисках легкой добычи.

Из воспоминаний капитана 1-го ранга Л. Гезехезуса:«…Напряженное состояние продолжалось до обеда, когда во время церемонии погребения нескольких убитых в дневном бою 14 мая за кормой появился дымок быстро нагоняющего нас судна. По прошествии весьма непродолжительного времени обозначился силуэт, по-видимому, легкого крейсера типа 'Читозе'. Скрыться от него не было никакой возможности. Пробили боевую тревогу и повернули на сближение с ним Крейсер быстро приближался, и командир приказал открыть огонь. После залпа 10-дюймовой башни он круто повернул и так же быстро исчез. Эта встреча окончательно рассеяла всякие иллюзии возможности благополучно достичь намеченной цели, то есть прорыва во Владивосток.

Обеденное время прошло сравнительно спокойно. В кают-компании собрались все свободные офицеры во главе со старшим офицером капитаном 2-го ранга Александром Александровичем Мусатовым. Покойный Александр Александрович был удивительно спокойный человек. Держал себя во всех случаях ровно и невозмутимо. Никакие обстоятельства, кажется, не могли его вывести из себя. Его хладнокровие, распорядительность весьма благотворно действовали на подчиненных ему людей. Одно его присутствие поддерживало бодрое состояние духа даже у людей, не обладающих достаточно крепкими нервами.

На этом последнем обеде старший офицер, наливая себе рюмку водки, произнес: 'Ну, покойнички, выпьем!' Через несколько часов эти слова оказались для него самого и некоторых из присутствующих пророческими, но в тот момент все приняли их как шутку и единодушно потянулись чокнуться с Александром Александровичем. В душе же каждый, я не сомневаюсь, был уверен, что старший офицер был прав. Обед прошел, в общем, довольно оживленно.

После обеда я пошел в каюту отдохнуть, так как чувствовал себя после пережитого совершенно разбитым. Через весьма короткий промежуток времени, насколько мне помнится, около половины второго дня, я был разбужен окриком лейтенанта Т.: 'Вставай, Петрович, опять дымы, пробили боевую тревогу'. Я немедленно вскочил и побежал на мостик.

На этот раз вся зюйд-вестовая часть горизонта была заволочена дымами. Сомнений никаких — это могла быть только неприятельская эскадра. Однако дымы эти, видимо, не приближались, а как бы держались на определенном расстоянии. Затем казалось, что от всей массы дымов отделились два и начали движение в направлении к нам. Постепенно открывались рангоут, трубы и, наконец, силуэты двух быстро идущих на нас судов».

В половине четвертого пополудни по носу «Ушакова» показались Первый и Второй японские броненосные отряды под флагами адмиралов Того и Камимуры.

— А вот и главный самурай пожаловал, ишь, дымит в полнеба, во всю прыть чешет! — вздохнул старший артиллерист, усаживаясь в кресло управляющего стрельбой. И уже рассыльным: — Опросить командиров башен и плутонгов о готовности к открытию огня. Главная цель — флагман Того «Миказа». С него и начнем

— Пусть себе наяривают. Ловушка еще не захлопнулась. Адмирал Того, как всегда, ошибся в расчетах, и мы своего шанса теперь не упустим! — отозвался Миклуха. — Рулевой, право пятнадцать! Будем уклоняться!

И снова командиру «Ушакова» удалось почти невероятное — обмануть самого Того и весь японский флот, следовавший с ним! Вскоре неприятельские броненосцы остались далеко позади, долго еще пачкая горизонт грязным дымом

Но Владимир Николаевич особо не радовался. Слетев по трапу, он вбежал в штурманскую рубку и вместе со штурманом дырявил измерительную карту, прикидывая все возможные варианты действий неприятеля. Затем вызвал к себе Мусатова,

— Александр Александрович, до выхода из пролива нам остается не больше двух часов, а там ищи ветра в поле, там японцам нас не достать, это я вам говорю как старый дальневосточник. Будем уходить к берегам Японии, там-то уж нас искать не будут. Все должно решиться в эти два-три часа. Обойдите посты и попросите людей от моего имени постараться, как никогда

— Того наверняка сейчас наводит на нас телеграфом ближайшие крейсерские отряды! Это его последний шанс догнать броненосец! — заметил Мусатов, уходя.

— Разумеется, — кивнул Миклухо-Маклай. — И если бы у нас не разбило во вчерашнем бою беспроволочные телеграфы, вполне можно бы подслушать их болтовню и отвернуть в сторону. Но, увы, чего нет, того нет!

Вспоминает один из членов экипажа броненосца: «Больной, с издерганными походом нервами… Владимир Николаевич с самого начала боя, еще 14 мая, вел себя безукоризненно, не проявив ни малейшей робости или сомнения. Невзирая на все несчастные для нас условия, он твердо решил, что имя старика Ушакова не будет запятнано и русский флаг на броненосце его имени опозорен не будет…»

Постоянно меняя курс, «Ушаков» спешил вырваться из узкого Цусимского пролива.

— Господи, пошли туман! — молили офицеры и матросы. Но солнце, как назло, светило вовсю, и видимость была великолепная.

Сзади на горизонте появились два дымка. Сначала чахлые и еле заметные, они быстро увеличивались, становясь все гуще и больше.

Скоро с ходового мостика можно было разглядеть броненосный крейсер «Ивате», а за ним однотипный «Якумо». На каждом—по четыре новейших восьмидюймовых орудия с дальностью стрельбы, перекрывающей дальность «ушаковских» пушек почти вдвое, и по двенадцать шестидюймовых. Оба