части здесь?
— А как же! — воскликнул Гора. — Тут, на Люблинщине, у них товарищ Метек верховодит. По- польски, он комендант АЛ на территории Люблинского воеводства. Полковник по чину. Я его просил приехать. Мировой парень! Коммунист.
— Где его отряды?
— Точнее — отряд, товарищ майор. Вот здесь, под Парчевом. Ну, а подпольщики — по всей Любинщине, как полагается... Между прочим, хозяин нашего дома, Николай, тоже старый коммунист. Через него я связь с Метеком и держу.
— Понятно. Как с немецкой администрацией?
— По обычной схеме, — сказал Хаджи. — Все, как у поляков прежде размещалось. Страна разбита на воеводства, воеводства на повяты, повяты на гмины, а в каждой гмине по десятку, по два полицейских постов... И везде сидят сволочи соответствующих рангов. Чем выше, тем сволочнее. Только раньше наверху были свои, польские жандармы, а теперь — немецкие.
[264]
— Чтобы ты поточнее представил, что к чему, — сказал Гора, — считай так: в гмине пять — двадцать пять тысяч жителей. Нечто вроде района, одним словом.
Постепенно я уяснил административную структуру оккупированной Польши, размещение немецких вооруженных сил и немецкой полиции, места базирования различных партизанских отрядов.
— Кстати, о партизанских отрядах, — обернулся я к Горе. — Встречали нас вместе с тобой незнакомые вроде люди... Ты сказал, теперь это наши... А раньше чьи они были?
Гора потер небритую серую щеку:
— Да они и раньше своими, советскими были... Понимаешь, тут по округе немало различных групп и отрядов бродило и бродит. Из окруженцев, из бывших пленных. Прослышали о нашем появлении и потянулись. Каждый день, почитай, кто-нибудь объявляется.
— Из окруженцев ты сказал? Это что же, давно они здесь партизанят?
— Каждый отряд начинал по-разному и в разное время. Конечно, сам понимаешь, с оружием у них швах было, со взрывчаткой — тем более, а про связь с Большой землей и говорить не приходится. Но люди делали, что могли. Нападали на немецкие обозы, на полицаев, побеги пленным устраивали... Про Освенцим и Майданек слыхал уже?
— ?
— Вот и я сначала не знал. Это, командир, страшные гитлеровские лагеря в Польше. Это фабрики по уничтожению людей. Сотни тысяч в крематориях сожжены. Такое рассказывают про эти лагеря — волосы дыбом... Пристал ко мне один, Иваном Павловичем звать... Расспроси его на досуге.
— Что же, и из лагерей помогали бежать?
— Помогали. Конечно, тем, кого гитлеровцы на работах в поле или в городе использовали... Остальным не поможешь с нашими силами. Охрана велика.
— Понятно... Значит, тут много товарищей, воюющих в Польше не один год?
— Точно.
— У них должны быть великолепные связи с местным населением!
— А как же?! Я вызвал, товарищ майор, сюда, в Лейно, командира самого крупного местного советского от-
[265]
ряда Серафима Алексеева. Он на диверсиях, но завтра явится. Кое-что сообщит. А мы уже начали использовать связи партизан.
— Правильно сделали... Скажи, Михаил, и ты, Хаджи, и ты, Федор, скажите-ка, как у вас обстоит с солтысами? Бегают после вашего ухода в полицейские участки, доносят?
— Доносят, — сокрушенно сказал Хаджи. — Деваться им некуда. Попали между нами и немцами, как между молотом и наковальней. Худо им.
— Так. А снабжаетесь за чей счет?
— На немецкие гарнизоны не нападешь. Питаемся за счет местных жителей, конечно. Помещиков здешних ворошим.
— Так-так...
Долгим был разговор.
Слушая товарищей, я все больше убеждался, что одной из самых первых, неотложных задач должно стать уничтожение немецкой администрации в сельских местностях. Существование бесчисленных полицейских постов вредило нашему делу. Власть немцев в польских деревнях и селах надлежало уничтожить, чтобы утвердить власть вооруженных сил Армии Людовой и советских партизан.
Отсюда вытекала необходимость поддержания теснейшего контакта с АЛ и встречи не сегодня- завтра с полковником Метеком.
Затем следовало дать понять руководителям Армии Крайовой, что всякого, кто не борется с фашизмом и попытается всадить нож в спину Красной Армии, мы будем считать своим врагом. Пусть учтут и сделают выводы. Будут держаться нейтрально — пусть, они перед своим народом ответят. Но на поддержку пусть не рассчитывают. Мы помогаем только тем, кто помогает нам.
Поскольку же руководство Рады народного единства и Армии Крайовой ведет антисоветскую пропаганду, натравливает своих людей на советских партизан и может срывать нашу работу — надо будет направить в районы наибольшего влияния АК достаточно сильные отряды наших партизан. Так сказать, для порядка. В частности, придется послать значительные отряды под Луков и Демблин и постоянно держать две-три группы у Хелма.
Тактику действий придется менять. Тут нет лесов,
[266]
организовать постоянную базу для штаба нельзя. Штаб будет рейдировать по всему району предстоящих действий, поддерживая связь с отрядами и группами с помощью раций.
Отряды же и группы, тоже «блуждающие», должны размещаться друг от друга на расстоянии от восьмидесяти до ста километров. Это необходимо по нескольким причинам. Первая: ввести врага в заблуждение относительно подлинной численности соединения. Вторая: дать каждому отряду возможность свободного маневра в случае опасности. Третья: иметь возможность постоянно поддерживать контакт не только по радио, но и через связных. Четвертая: иметь возможность в случае необходимости в короткий срок стягивать отряды и группы в одно место для нанесения мощного удара врагу или для отражения его нападений.
Мы тут же решили, что отряды должны состоять из шестидесяти — восьмидесяти человек, а группы — из пятнадцати — двадцати.
Наметили и районы действий для этих отрядов и групп.
Под Луков направлялся отряд Федора Степи, под Люблин и Парчев — отряд Анатолия Седельникова, под Хелм — группы Володи Моисеенко и Косенко, а под Демблином мы наметили усилить местный советский партизанский отряд Серафима Алексеева своими разведчиками Широковым и Басарановичем и опытными бойцами.
Отряды Парахина, Христофорова и Филатова должны были курсировать по всему району, проводя диверсии, устраивая засады, держа в постоянном напряжении гарнизоны врага.
Постановили: штабу и отрядам передвигаться на бричках, а группы разведчиков посадить на коней.
Был четвертый час утра, когда закончилось наше первое совещание. Вошел хозяин хаты Николай, тот самый коммунист, о котором говорил Михаил Гора. Сказал, что может постелить в доме. Я попросил, чтобы мне постелили в стодоле.
Николай вышел.
— Хороший мужик, значит? — спросил я Гору.
— Золотой!
