Но у меня особый вид раздвоения, я все помню и все понимаю, просто внутри существуют две Линн, одна из которых относится ко всему, связанному с Ларсом Юханссоном, крайне скептически и то и дело напоминает, что в Оксфорде (всего‑то час езды от аэропорта Лондона) живет красивая и успешная женщина, настоящий профессор Джейн Уолтер, и с этой суперуспешной красавицей у Ларса какие‑то дела (какие могут быть дела у красавца с красавицей?). Вторая ноет, потому что влюблена в Ларса по уши и готова на все, чтобы его вернуть (кстати, считается, что он никуда не уходил, а напротив, переехал в квартиру Лукаса, чтобы быть рядом со мной).
Первая критична, у нее на любое нытье есть замечание. Ларс переехал к нам? Почему бы нет, у него просто комплекс вины передо мной, я попала в банду по милости его друзей и случайно осталась жива. Ну хорошо, бывших друзей, но ведь не друзей же Бритт, например.
Джейн приезжала ко мне объяснять, что у них с Ларсом ничего нет и быть не могло? Может, она боится, чтобы я не пожаловалась ее мужу (может, правда пожаловаться?).
Первая Линн требовала выбросить из головы все эти глупости и Ларса заодно. Эта Линн твердая, как скала, она давно напоминала, что пора снова заняться бегом по утрам и прекратить есть булочки во время фики трижды в день. Она много о чем напоминала, например, о долгах в университете, которые мне, даже как героине борьбы с преступностью, вечно прощать не будут. О том, что помимо Ларса полным‑полно красивых сероглазых парней, которые, кстати, прохода не дают, словно чувствуя, что они мне больше не нужны (прямо в соответствии с наставлениями из книги Шерри Ардов «Как стать настоящей стервой»).
Вторая Линн не размазня, но нытик. Она выдумывает разные оправдания Ларсу и себе тоже. Не бегаю по утрам? Но мне пока нельзя. А булочек Бритт ест больше меня. И Джейн Уолтер действительно прилетала, чтобы поговорить со мной, пока Ларс был в Оксфорде. Мне показалось, что она не лгала, когда говорила, что они только друзья. И он, правда, переехал к нам, хотя никто не только не заставлял, но и не приглашал.
А то, что улетел в Лондон, даже не попрощавшись, так, может, это на заседание винного клуба Оксфордского университета? Вот вернется и все расскажет, ему было просто некогда. А что до сегодняшнего дня ни разу не поцеловал после моего плена, так я сама не позволяла.
Я понимала как ущербность оправданий второй Линн, так и излишнюю жесткость первой. Легче от этого понимания не становилось. Когда глаза Ларса смотрели на меня, оживала вторая, когда его не было рядом — верх брала первая.
Удивительно, но Бритт не требовала «покончить в этим безобразием», напротив, горой стояла за Ларса, утверждая, что он меня любит, любит, любит!
Хороша любовь — он в Лондоне со своей Джейн (ну не с Джейн, так с кем‑то другим), а я в одиночестве в Стокгольме (ну не в одиночестве, но без Ларса же).
Первая Линн одержала верх без видимых усилий, сказалась обида. Я твердо решила стать успешной, даже успешнее профессора Джейн Уолтер, красивой (да‑да, это тоже возможно!) и стройной, начав бегать по утрам и прекратив есть булочки, а кофе пить без сахара. Или вообще его не пить, чтобы не портить цвет эмали зубов. Вот!
Вторая Линн немного поскулила, напоминая о самых красивых в мире стальных глазах с веселыми чертиками в них, но я мысленно цыкнула и резонно заметила, что если нужна обладателю стальных глаз, то красоткой буду нужна еще больше. Логичность доводов окончательно приструнила вторую Линн, и она согласилась на все жертвы, кроме одной: отказываться от Ларса.
Утром я отправилась на пробежку, немало изумив остальных обитателей квартиры. Вернее, увидели они меня только после пробежки. Я не бегала давно, пару месяцев, пожалуй, это сказалось, дышала, как паровоз, и держалась за бок. Влюбленной быть хорошо, но сдавать позиции не следует. Все, отныне никаких пропусков по уважительной причине, вернее, никакая причина не будет считаться уважительной.
И на третий этаж я поднялась не просто без лифта, но почти бегом. Правда, дышала, как целых два паровоза сразу, но это поправимо.
Из своей комнаты выползла заспанная Бритт, некоторое время любовалась тем, как я пытаюсь отдышаться, а потом присвистнула:
— Зачем такие подвиги? Ларс сказал, что ты растолстела?
Я вложила в ответ всю язвительность и презрение, какие сумела наскрести в своем изрядно уставшем от неожиданной нагрузки организме:
— Вот еще! При чем здесь Ларс? Я сама себе хозяйка отныне и навсегда.
— Угу, — согласилась подруга и отправилась досыпать.
В душе я долго и сердито лила на себя холодную воду, стараясь, чтобы окончательно победила первая Линн. Вторая попыталась скулить, напоминая, что все хорошо в меру и жалость к себе не худшее чувство… Пришлось добавить холодной воды.
Да, я не тряпка! Или надо наоборот: нет, я не тряпка! Так звучало гораздо лучше, тверже, мне даже понравилось. И сама себе я сегодня с утра нравилась, не сдалась, не расклеилась, пусть пробежала меньше, чем всегда, но ведь пробежала же.
Вторая Линн робко высунулась с похвалой, мол, Ларсу понравится.
Опять?! При чем здесь Ларс?! Сказано же: я сама себе хозяйка отныне и навсегда. Угу, это навсегда только до его возвращения…
Ну вот как, скажите, бороться с этакими двойными стандартами внутри себя?
Закончив вскрытие трупа, патологоанатом Ангесс Волин повторила:
— Смерть наступила не от удара по голове, его имитировали позже. Сексуального насилия не было. Причина смерти — воздушная эмболия.
— Что?
— Воздух, попавший прямо в сонную артерию. Много воздуха, кубиков двадцать. Кто‑то сначала дал ей снотворное, совсем небольшую дозу и очень точно уколол заснувшую женщину.
— Но если преступник так опытен, что сделал укол точно в сонную артерию, то почему не подумал, что мы определим снотворное в крови?
— Он мог не знать, что появится подруга убитой и вызовет полицию. Грюттен жила одна и ее могли не найти еще пару дней, пока на работе не заинтересовались бы.
Патологоанатом права, судя по рассказам соседей и заплаканной подруги, Эмма действительно жила одна и ее вообще крайне редко видели. Работала медсестрой, соседка сказала, что часто поддежуривала, потому что нужны деньги. Вероятно, нелегально, ведь закон запрещает работать больше положенного.
Владелец квартиры, которую снимала Грюттен, отзывался о ней как о скромной жиличке без проблем, хотя проблемы можно было и не заметить, ведь Эмма прожила в этой квартире меньше полугода. Соседи в один голос твердили, что иногда не видели медсестру по несколько суток вообще, в ее окнах не горел свет, видно перебиралась с одного дежурства на другое. Кстати, плата за квартирку оказалась весьма умеренной.
На что Эмме Грюттен требовались деньги?
Логические размышления заводили в тупик, вернее, становилось понятно, что следователи чего‑то либо не замечают, либо успели что‑то упустить.
Но Агнесс Валин огорошила:
— Она была беременна. Срок совсем маленький, но она сама знала о беременности.
— Стоп! Что там Хантер говорила про просьбу о помощи?
Дин с изумлением уставился на старшего:
— О какой помощи?
— Хантер говорила, что приехала, потому что подруга просила поддержать ее. Почему убитой была нужна поддержка? Может, дело в беременности?
Вызвали фру Хантер. Та перепугалась, долго не могла успокоиться, но потом рассказала, что у погибшей два года назад случилась трагедия — прямо на операционном столе из‑за халатности
