Лонго опустил меч.
— Считайте, вам повезло, — сообщил он визирю. — И молитесь, чтобы мы больше не встретились.
Лонго вложил меч в ножны и направился к дверям.
— Теперь я вас вспомнил, — изрек Халиль, в мгновение ока обретший прежнее высокомерие. — Увы, введение девширме в Салониках оказалось делом нелегким и болезненным. В назидание остальным пришлось пожертвовать многими… Но вас я вспоминаю, да. — Халиль погладил длинный шрам, протянувшийся вдоль щеки. — В тот день мне следовало убить вас за нанесенную мне рану. Но я вас пощадил, и вы мне обязаны жизнью.
Пока визирь говорил, Лонго стоял потупившись, будто обессилев. Но, выслушав до конца, выпрямился, посмотрел визирю в глаза и процедил:
— Я не обязан вам ничем.
Лонго вышел из зала, покинул дворец, взошел на стену и побрел по ней на юг, к Мраморному морю, в двух милях от Влахернов. От памяти не скроешься и не убежишь: он видел, как наяву, родительский дом, пылающую соломенную крышу, зарубленного янычарами брата, который пытался защитить Лонго, и, самое страшное, сильнее всего мучившее душу — лицо матери. Ее терзала страшная боль, но она не лишилась рассудка, смотрела на единственного оставшегося сына, на Лонго, моля о помощи, о возмездии.
Лонго остановился над Золотыми воротами и повернулся к турецкому лагерю, с такой силой стиснув грубый камень парапета, что заболели пальцы. Но генуэзец не слышал боли и думал о тяжких годах скитаний и учения, обо всех убитых им турках, обо всем, что он делал во имя мести за родителей. И вот он нашел их убийцу — лишь для того, чтобы отпустить безнаказанным. Но в мире есть вещи важнее мести. Они существуют. Отныне он это знал.
Лонго разжал пальцы, оторвал взгляд от турецкого лагеря, посмотрел на стену, бегущую к Мраморному морю, блиставшему, искрившемуся под солнцем, и заметил на его глади одинокий турецкий корабль, направлявшийся к мысу Акрополю и Золотому Рогу за ним. Лонго присмотрелся и узнал: да это «Ла Фортуна»!
Когда та приблизилась к Акрополю, наперерез вышли два турецких корабля. «Ла Фортуна» пошла прямо на них, замедлилась, позволяя туркам приблизиться. Лонго ждал, что вот-вот потоком хлынут на нее вражеские моряки, завяжется сеча. Но вскоре «Ла Фортуна» тронулась дальше. Маскировка сработала. Уильям вернулся.
Лонго оказался у причала задолго до прибытия корабля. Тристо прибежал тоже, на морских стенах собралась толпа, приветствовавшая «Ла Фортуну» радостными криками. Не успели еще и причальный конец завести, как Уильям уже спрыгнул на пирс.
Тристо шагнул к нему, облапил по-медвежьи.
— Добро пожаловать назад, щенок ты дерзкий! Я знал, знал: у тебя получится!
— Если сдавишь чуть сильнее, то у него, пожалуй, и не получится, — с улыбкой заметил Лонго.
Сам обнял юношу, приветствуя.
— Мы по тебе скучали. Ну, какие новости?
— Сперва о хорошем. Тристо, ты будешь отцом. Мария понесла.
— Отцом? — Тристо скорчил удивленную гримасу, затем ухмыльнулся, хлопнул Уильяма по спине. — Папочкой! Хоть бы маленький засранец был от меня!
Лонго расхохотался:
— Поздравляю! — Затем, обращаясь к Уильяму, он спросил: — Что же насчет плохого?
— Флатанель погиб. Когда уходили, пришлось сразиться с турецким кораблем, перекрывшим выход в Дарданеллы.
Уильям глянул на толпу и добавил:
— Другие новости еще хуже. Лучше поговорить наедине.
— Я отведу тебя к императору, — кивнул Лонго.
Они оседлали коней и отправились к дворцу под ликование толпы. Когда вошли в большой зал, то увидели, что император их ждет.
— Слава богу, ты вернулся! — воскликнул Константин, когда Лонго и Уильям приблизились. — Какие новости? Флот на подходе?
— Ваше величество, простите, но помощь с Запада не придет, — ответил Уильям. — Венецианцы сидят на Крите, но отказываются выступать, пока не получат официальное распоряжение из Венеции. А оно, боюсь, будет идти еще долгие месяцы.
— Но ведь Папа объявил Крестовый поход! Кто-то же да откликнулся.
— Прошу простить, ваше величество, но мы не нашли кораблей, готовых отправиться с нами.
— А мои братья, Дмитрий и Фома?
Уильям покачал головой.
— Дмитрий отказался меня принять. Фома предложил зерно. Я загрузил, сколько смог.
— Ты хорошо справился, — похвалил Константин, стараясь не выказать уныния. — Теперь я должен вернуться к переговорам с визирем. Помолимся о мире.
ГЛАВА 21
Уильям проснулся от дикого вопля. Он встал, побрел к окну — на цыпочках, чтобы не разбудить Тристо, с которым делил комнату. Выглянул и в сером свете раннего утра увидел бежавшего по улице и громко вопившего мужчину. Люди высыпали из домов, галдя. Кто-то громко молился, кто-то рыдал. Женщины падали в обморок.
— Тристо! — заорал Уильям.
Тот фыркнул во сне, перекатился с боку на бок. Уильям подскочил, встряхнул его.
— Да посмотри же!
Тристо нехотя поднялся, выглянул в окно, и в эту секунду зазвонили все городские колокола. Толпа внизу загомонила с удвоенной силой.
— Колокола… не иначе это штурм, — заключил Уильям.
— Так скорее на стены! — буркнул Тристо.
Они сбежали по лестнице, выскочили на улицу. Тристо увидел одного из людей Лонго, остановил.
— Ты куда собрался? Ты же должен быть на посту!
— Пост? Какой пост?
— Не притворяйся идиотом! — завопил Тристо, стараясь перекричать шум толпы. — Турки атакуют, давай назад, на стены!
— Никакие турки нас не атакуют! — крикнул тот. — Осаде конец!
— Что значит — конец? — вмешался Уильям. — В чем дело?
— А вы не слышали? Император договорился с великим визирем! Все кончилось! Мы победили!
С тем он и побежал дальше.
Тристо с Уильямом переглянулись, затем обнялись — Тристо аж оторвал Уильяма от земли.
— Господь с нами! — проревел он, ликуя.
А опустив товарища наземь, добавил:
— Отпразднуем же! Ох, и напьюсь я сегодня!
Уильям и Тристо нашли Лонго на стене стоявшим рядом с императором и Далматом. Те взирали на павильон, воздвигнутый на полпути между городскими стенами и позициями султанского войска.
