можно запросто ходить — сделал три шага по блестящей поверхности пруда и погрузился в ледяную воду. Не окажись рядом друзей, он утонул бы или замерз насмерть. Нет, Рэй был умным мальчиком, самым умным во всех классах, где учился, хотя в четыре года и не знал ничего об относительной плотности льда. Он всегда был самым способным, самым многообещающим. Так как же он оказался в таком болоте? В долгах как в шелках, да еще в самых глупых долгах — по кредитным картам. Вечно без денег, на открытие выставки в музее Хай или на симфонический концерт ему вход заказан, если только какая-нибудь благодетельница не даст билет. Едва может найти приличный костюм, чистую рубашку и нормальный галстук для выходов на люди. Карьера катится под гору. Высшая каста человечества, принимающая решения на макроуровне, презирает его. Самое смелое в жизни предприятие разваливается — «пока» — из-за главного человека в банке, макродеятеля, горбуна с вытянутой, как у гончей, шеей… Почему, интересно, почти все «бизнес- лидеры» такие высокие, как Ломпри, например? В нем ведь даже с его сколиозом шесть футов пять дюймов! Может, это и есть один из основных критериев успеха, пропущенный многочисленными тестами, и именно его отсутствие и погубило Рэймонда Пипкаса? Как ему теперь выбраться из этой дыры, как спастись? Здесь, в темноте, вовсе не так уж плохо… Виолончели, гобои, фаготы и скрипки визжали, стонали и скрипели, отдаваясь в животе, и вдруг посыпатись трели флейты, ей вторили трубы, кларнеты, снова скрипка и фортепиано — всё это лилось на голову, как внезапный дождь среди солнечного дня на Багамах… но под уютным покровом темноты. В темноте женщина рядом с ним уже не была грузной пятидесятитрехлетней матроной. Это была симпатичная женщина с билетами куда угодно.

Мысли Марты крутились вокруг сцены. Интересно, кто эти люди, с таким благоговением играющие на своих инструментах? Вон та скрипачка, третья справа, на вид примерно ее ровесница, симпатичная, хотя немного расплывшаяся, и волосы не уложены… Какая у нее жизнь? Грустная, решила Марта. В детстве скрипачка считалась будущим виртуозом — стройная, уверенная в себе, задорная девочка с большим талантом, свободная и смелая душа, наделенная роковым инстинктом влюбляться не так и не в тех… а теперь ей пятьдесят, и она просто одна из ряда скрипачей на концертной сцене в Атланте. Но, по крайней мере, у нее есть талант! Даже самый пустой и одинокий дом она может наполнить музыкой! А может быть, Марта не угадала? Ей захотелось вдруг, чтобы вместо музыки в этом темном, серьезном и чуть печальном зале каждый оркестрант встал бы и рассказал о своей жизни… великолепные обещания юности, беспомощные компромиссы зрелого возраста, и наконец… В самом конце ряда скрипачей сидел помятый старик — волосы торчат клоками, серые складки кожи свисают с края скрипки, зажатой под подбородком. Наверняка одинокий, решила Марта. Они с женой жили только друг другом, но она умерла. И каждый взмах смычка стал воплем скорби. Старик кое-как перебивается уроками игры на скрипке, но к чему эта так называемая музыка? Смычок старого скрипача продолжал рыдать. У Марты выступили слезы. Две или даже три тысячи людей в концертном зале… а какое громадное одиночество… и кто кроме нее пожалел несчастного? Наверняка никто. Для окружающих одиночество — это клеймо, провал, признак неудавшейся жизни. Нарушение этикета, вечный источник неловкости. Вот во что превратилась жизнь самой Марты, когда Чарли ушел от нее, — в одну сплошную неловкость. Мария Бантинг, Летти Уизерс, Ленор Нокс, Бетти Моррисси — все они понятия не имели, кто такой Рэй Пипкас. Тем не менее, благодаря ему Марта перестала быть для них пустым местом. Скрипачи на минуту затихли. Женщина с растрепанными волосами и старик опустили инструменты. Оба смотрели куда-то вниз, наверно, следили за партитурой — или думали о своем? Что у них останется, когда музыка смолкнет? Что ждет их дома, кто ждет? Насколько Марта помнила, Бетховену тоже приходилось несладко.

А пригоршни брызг все сыпались и сыпались, постепенно превращаясь в настоящий ливень. Бетховен разошелся не на шутку, и конца этой буре не было видно. Пипкас попробовал представить себя композитором: вот он сидит за столом над бумагой с нотным станом и пытается сочинить мелодию… нет, подобное выше его сил. Ведь и большинству композиторов сочинительство давалось нелегко, даже великим, — Пипкас где-то об этом читал. Но, по крайней мере, от них что-то осталось, их детям было на что оглянуться… Если его, Пипкаса, переедет завтра какой-нибудь «линкольн», что о нем напишут? И кто, кстати, если уж на то пошло? Близкие обычно помещают платный некролог в «Джорнэл конститьюшн» — но кто именно будет это делать? Бетти? Сирья? Мастер П. П. Пипкас? Законные сыновья? Почему-то так вышло, что после разрыва с Бетти он почти не видел сыновей. Интересно, играли они еще хоть раз у того баскетбольного кольца на дорожке? Ему, Рэймонду Пипкасу, сорок шесть лет, но он даже ничтожного следа на земле не оставил… а кто-нибудь вроде Эдварда Бантинга даст лишних пять миллионов на местную больницу, и в его честь назовут целый корпус. Как же, ведь он великий филантроп — кто будет вспоминать, что свои деньги этот Бантинг заработал брокерскими аферами с препаратом от насекомых-вредителей? Здесь, на Юге, любят говорить о семье, но если копнуть поглубже — ясно, что за этим не стоит ничего, кроме денег. Можно до хрипоты рассуждать о семье, но если ты живешь в съемной квартирке на Угольных холмах, а не в особняке на Уэст-Пэйсес-Ферри, в другой части Бакхеда, — кого эта семья интересует? Что проку в длинной цепи человеческих жизней, если она ведет прямиком по покатому склону в канаву у трассы 75?

Ну-у-у… э-э-э… по крайней мере, эта женщина следит за собой, ходит в тренажерный зал, разве нет? Сколько раз упоминала о «Формуле Америки», о занятиях, которые ведет какой-то турок, Мустафа Как-его- там. Так может, она… что там говорил Микки Мэнтл? Прежде всего в женщинах важны красивые икры. Если икры в хорошей форме, то велика вероятность, что и бедра в хорошей форме; если же бедра в хорошей форме, то какой может быть живот и все остальное? А икры у Марты красивые… О хос-ссподи, ей же пятьдесят три! Расслабься, Пипкас… Это вполне может быть союз, основанный на честной взаимной договоренности. Она же не дура. В ее возрасте о детях речи не идет. Марта даст определенную свободу тебе, ты ей — если, конечно, ей будет, на что эту свободу употребить. Но что скажут люди? Женщина старше его на семь лет! Да… а сейчас-то что говорят? Хэрри Зейл открыто смеется над его стараниями по делу Крокера, а Артур рявкает так, будто он, Пипкас, не вправе совать нос в дела, которые решаются на сорок девятом этаже. Хотел бы он посмотреть, какие у них тогда будут рожи! Сейчас-то они обходятся с Пипкасом как с обычной рабочей пчелкой… Что ж, так или иначе, это надо менять!

Смычки над скрипками двигались вверх и вниз, как… ножки кузнечиков. Почему в голову вдруг пришло такое сравнение, Марта понятия не имела. Она следила, успевает ли старик скрипач на том конце за первой скрипкой… кажется, он играет сам по себе… Рэй моложе ее. Марта не знала, насколько, но в его внешности до сих пор оставалось что-то детское. Что-то слишком мягкое, пассивное. Мужчину такого типа любая властная женщина — что бы ни было источником ее властности, сильный характер или просто посредственность — легко подавит. Жена выставила его из дому! Сказала ему — убирайся, и он убрался! Не то чтобы Марта считала себя властной… Трудно быть властной, прожив двадцать девять лет с Чарли Крокером. Но что касается Рэя, тут женщине просто необходимо быть властной. Он симпатичный и отзывчивый, но ему не хватает твердости. Такой мужчина требует правильного обращения. Зато он внимателен, тебе с ним приятно и удобно. Чарли нередко коробил Марту, особенно когда начинал предаваться своим бурным развлечениям. Рэй никогда бы не сделал ничего неприятного. Хотя разве ей что-то предлагают? Они проводят вместе пятый вечер, и Рэй ни разу не пытался стать ей ближе, чем сейчас… Боковым зрением Марта различала в темноте лишь неясный силуэт. Вполне возможно, что он мечтает только о золотой звезде от «ГранПланнерсБанка» за создание своего драгоценного синдиката.

Бетховен теперь просто неистовствовал, отдаваясь у Пипкаса в животе всеми гобоями, виолончелями, ударными оркестра и одновременно вздымая под потолок очередной фонтан звуков. Все это вызывало легкий туман в голове, какое-то пьянящее и, пожалуй, даже любовное чувство. К чему оно может привести? Ни малейших предположений. Дорого ли обойдется? Вряд ли. Сильно ли она разозлится в случае чего? Не очень-то. Скорее воспримет как комплимент. Ведь он молодой мужчина. Насколько сам Пипкас мог судить, за последние двадцать лет его внешность не изменилась. Разве что пару фунтов набрал. У него даже второго подбородка нет. К пятидесяти-шестидесяти что-то случается с людьми — подбородки у них теряют форму, сливаются с шеей, щеки тоже свисают. Нет, пожалуй, если Марта сочтет это комплиментом, получится хуже всего. А что лучше всего? Никакого ясного представления на этот счет у Пипкаса не было, поскольку он не очень понимал, как далеко хотел зайти. Надо действовать по обстоятельствам. Бум-бум- бум, дрызг-дрызг-дрызг, наседал Бетховен, и опять дрызг-дрызг-дрызг. Пипкаса одолевала уютная сонливость. Краем глаза он рассматривал Марту. От ламп на сцене в зале стоял мягкий полумрак, отчего ее силуэт казался чуть размытым, будто подтаявшее мороженое. Но это всего лишь игра оттенков, искажение, вызванное светотенью. У нее красивые икры. Красивые икры, красивые икры. Руки на коленях, вот в чем